Мэгги приводила в порядок записи докладов, и я передавал их аналитикам, которые готовили данные для вычислителя. Я был настолько занят, что даже не пытался представить себе общую картину. Когда сообщения кончились, наступила пауза – аналитики заканчивали программирование и вводили последние данные в «мозг». Потом подключенный к нему принтер ожил, коротко прожужжал и остановился. Опередив меня, Хаксли потянулся и оторвал ленту.

Он просмотрел ее, откашлялся и подождал, пока наступит тишина.

– Братья! – начал он. – Товарищи, мы давно уже договорились, что, когда сумма всех необходимых факторов с учетом возможных ошибок покажет, что ситуация сложилась с балансом риска два – один в нашу пользу, мы начнем восстание. Сегодня расчет уравнения вероятностей с подстановкой в качестве параметров данных прошедшей недели достиг значения в две целых тринадцать сотых. Я предлагаю назначить время восстания. Ваше мнение?

Никто не сказал ни слова, так поражены были присутствующие. Надежда, затянувшаяся на долгие годы, превращает реальность в нечто, чему трудно поверить. А все эти люди ждали годами, некоторые – большую часть своей жизни. Потом пауза завершилась взрывом. Они вскочили, смеясь, плача, крича, ругаясь, хлопая друг друга по плечам, обнимаясь…

Хаксли сидел неподвижно со странной улыбкой на лице, пока остальные немного не успокоились. Тогда он поднялся и тихо сказал:

– Я думаю, голосовать не нужно. Час я назначу после того, как…

– Генерал, одну минуту. Я не согласен. – Это был начальник Зеба, генерал Новак, начальник управления психологической войны.

Хаксли замолчал. Наступила гробовая тишина. Я был поражен, как и все.

Затем Хаксли сказал, не повышая голоса:

– Наш совет обычно принимает решения по общему согласию. Мы давно уже договорились, каким образом и когда мы установим день восстания… Но я знаю, что вы не стали бы возражать, если бы у вас не было к тому веских оснований. Мы вас слушаем, брат Новак.

Новак медленно вышел вперед и обернулся к Совету.

– Братья, – сказал он, оглядывая удивленные и даже сердитые лица. – Вы знаете меня, и знаете, что я хочу этого так же сильно, как и вы. Последние семнадцать лет я отдаю все, что у меня есть, нашему общему делу – из-за этого я потерял семью, дом… Но я не могу позволить вам принять решение и начать восстание, не предупредив, что я уверен: время еще не настало. Я думаю… нет, я знаю, с математической уверенностью, что мы не готовы к революции.

Он был вынужден переждать несколько минут и поднять руки, призывая к тишине, – его не хотели слушать.

– Да выслушайте меня, в конце концов! Я согласен, что с военной точки зрения все готово. Я даже склоняюсь к тому, что если мы ударим сегодня же, то у нас есть возможность захватить страну. И все-таки мы не готовы…

– Почему?

– Потому что большинство населения все еще верит в установленную религию, верит в божественную власть Пророка. Мы можем захватить власть, но мы не сможем ее удержать.

– Еще как сможем!

– Послушайте меня! Никто и никогда не находился в подчинении долгое время иначе как по собственной воле. В течение трех поколений американский народ воспитывается от колыбели до могилы самыми умными и дотошными психотехниками в мире. И люди верят! Если освободить их сейчас, без соответствующей психологической подготовки, они вернутся к своим цепям… как лошадь, которая возвращается в горящий сарай. Мы можем выиграть революцию, но за ней последует длинная и кровавая гражданская война, которую мы проиграем! – Он замолчал, провел трясущейся рукой по глазам и произнес, обращаясь к Хаксли: – У меня все.

Несколько человек тут же поднялись с мест. Хаксли постучал по столу, призывая к порядку, потом предоставил слово генералу Пенойеру.

– Я хотел бы задать брату Новаку несколько вопросов, – сказал он.

– Задавайте.

– Может ли ваше управление сказать нам, какой процент населения, по вашим расчетам, искренне набожен?

Зеб, присутствующий на совете в качестве помощника Новака, поднял голову. Новак кивнул ему, и Зеб сказал:

– Шестьдесят два плюс-минус три процента.

– А каков процент тех, кто тайно противостоит правительству, независимо от того, с нами они или нет?

– Двадцать один процент, с соответствующей поправкой. Оставшаяся часть населения – это конформисты, которые не набожны, но довольны сложившимся порядком вещей.

– Как вы получили эти данные?

– Выборочными опросами под гипнозом типичных представителей населения.

– Вы можете сказать, как изменяется ситуация?

– Да, сэр. Правительство потеряло много сторонников в первые годы нынешней депрессии, но постепенно ему удалось выровнять положение. Новый закон о церковной десятине и в какой-то степени декреты против бродяжничества оказались непопулярны и снова подорвали рейтинг правительства. Ситуация стабилизировалась – но уже на более низком уровне. Потом деловая активность несколько оживилась, но в этот момент мы начали нашу жесткую пропагандистскую кампанию. В результате всего последние пятнадцать месяцев правительство медленно, но неуклонно теряет свои позиции.

– А что показывает первая производная?

Зеб заколебался, и слово взял Новак.

– Здесь надо принять в расчет вторую производную, – сказал он напряженным голосом. – Скорость изменений растет.

– А точнее?

Начальник психологического управления ответил с заметной неохотой, но твердо:

– По нашим расчетам, понадобится три года и восемь месяцев, прежде чем мы можем рискнуть.

Пенойер повернулся к Хаксли:

– У меня сложилось другое мнение, сэр. Думаю, что, несмотря на мое глубокое уважение к генералу Новаку и проделанной им работе, я должен сказать: побеждай, когда можешь победить! Может быть, у нас больше не будет такого шанса.

Почти все присутствующие поддержали его:

– Пенойер прав! Если мы будем ждать, нас кто-нибудь выдаст!

– Мы не сможем столько времени хранить в тайне такую организацию.

– Я уже десять лет в подполье. Я не хочу, чтобы меня здесь похоронили!

– Давайте победим, а потом уж будем думать, как найти сторонников, – когда все средства связи будут у нас.

– Ударим сейчас! Ударим сейчас!

Хаксли молчал, давая остальным выпустить пар. Его лицо оставалось бесстрастным. Я сам помалкивал хотя бы потому, что мое положение не позволяло мне вмешиваться в дискуссию, но я был согласен с Пенойером: невозможно ждать еще почти четыре года.

Я увидел, что Зеб что-то горячо обсуждает с Новаком. Они настолько углубились в спор, что не обращали внимания на то, что творилось вокруг. Но когда Хаксли наконец поднял руку, требуя тишины, Новак покинул свое место и поспешил к нему. Генерал выслушал Новака, и мне показалось, что он сдерживает раздражение, которое вскоре сменилось неуверенностью. Новак поманил к себе пальцем Зеба, который поспешил к своему шефу. Вся эта троица шепталась несколько минут, а Совет покорно ждал, пока они придут к решению.