У него иногда бывает, что живот болит от язвы, выглядит он не так, как тогда, но я не знал, что думать… А отец хрюкнул и засмеялся по-настоящему.

– Язва! – передразнил он, не переставая хохотать. – Ещё какая язва! Идём. – Он встал на ноги. – Тут и правда околеть недолго.

Я вертелся под ногами, помогая ему подняться, и радовался, что вижу наконец чёрные стволы деревьев: с ними уютнее, а то идёшь как по пустыне, непонятно куда. А деревья – вот они, ориентир…

– Пап, а давай через лес срежем! Там ветер не такой сильный.

– Зато снега по пояс. Не пройдёшь.

– Я дурак! И машин в лесу тоже нет.

– Оба мы хороши. А что машины, толку-то от них! Две мимо проехали, две!..

– А если бы ты мог купить машину, то какую бы выбрал?

– Снегоуборочную.

– Это матери мечта! Ну и моя по воскресеньям. – Дома чистим снег только мы с матерью.

А отец даже не хмыкнул. Шёл молча, а я за ним, стуча зубами и дыша в шарф: на выдохе тепло – на вдохе не очень. Ногам уже было тяжеловато передвигаться, это из-за снега. Мороз потихоньку пробовал на зуб мои ступни и поднимался выше и выше, даже мышцы сводило. Тогда я стал сгибать и разгибать пальцы ног, пока не подвернул ногу. Покачнулся и сам не заметил, как некрасиво уселся прямо на дороге. Партизан ранен. Задание провалено.

Отец так и шёл как робот, я испугался, что он не заметит моего дезертирства, да так и уйдёт в пургу:

– Пап!

– Ты чего? Ты где? – Он стоял в шагах пяти, но ему понадобилось несколько секунд, чтобы разглядеть меня на дороге. Наверное, я уже превращаюсь в сугроб. И темнеет. Быстро как темнеет, снег уже голубой.

Как будто прочитав мои мысли, на дороге разом зажглись фонари, стало уютнее и тоскливее: поздно уже!

– Ты не балуй, вставай! – Отец подошёл и потянул меня за руку. – Надо идти, а то замёрзнешь. – Он достал папиросу, и я сразу подумал об огне!

– Завернём в лес, пап, хоть ненадолго! Разведём костёр, погреемся! Я ног не чувствую! То есть чувствую, как они мёрзнут!

Отец прикурил и молча стал оглядываться. Фонари хорошо освещали трассу и даже захватывали полосу леса. Мне показалось, что я вижу, где он кончается, недалеко от нас, ещё метров сто…

– Нельзя, Коль. Во-первых, не найдём сухого дерева, а найдём – потеряем время. А во-вторых, просто уснём и замёрзнем.

– Будем дежурить, да я не хочу ночевать – я отогреться хочу!

– Потерпи. Всего ничего осталось. Видишь, лес скоро кончится, там срежем через кладбище и будем дома через час, самое позднее. Чего здесь идти-то? – он демонстративно плюнул под ноги. – Идти-то всего ничего! Мы с тобой летом специально прогуляемся пешком до той деревни, где нас выкинули. Ты будешь смеяться, как мало здесь идти.

– Не буду. – Мне казалось невероятным, что нормальный человек вообще может смеяться над подобными вещами.

Ноги подгрызал упрямый мороз, и я старался шевелить пальцами: сгибать-разгибать. Сперва немного больно, а потом ничего…

– Идём. – Отец выкинул папиросу, и она улетела в темноту и метель крошечной искоркой. – Идём, мать уже с ума сходит. Скоро Ленку укладывать, а мы с тобой ещё не ужинали. – Кажется, это тоже была шутка, но я не мог улыбаться.

…А потом встал и пошёл за отцом, удивительно легко. Кажется, это и называют «вторым дыханием». Хотя всё равно холодно.

Лес и вправду быстро кончился, и как-то незаметно, по-партизански, стихла метель. Как будто про неё забыли, она и стихла. А я забыл уже всё на свете, кроме своих окоченевших пальцев на ногах. Уже стемнело, я шёл за чёрной тенью отцовской спины и думал, что когда солдаты в кино доходят до штаба и падают, это не кино – в смысле так и правда бывает. Дойду до дома – и упаду. Нет, до бани дойду! Мать собиралась топить с утра, чтобы искупать Ленку, думаю, там не остыло ещё. Да мне жарко и не надо. На меня сейчас только дыхни, и я отогреюсь. Так бывает, когда сильно замёрз: от комнатной температуры пальцы ломит, и кажется она кипятком.

Дойду до бани – и упаду. Буду лежать на горячем дощатом полу и просто дышать нормальным тёплым воздухом, пусть пальцы ломит, я потерплю, но зато отогреюсь.

Мороз вцепился в лицо сквозь шарф и не отпускал. Шарф, без того колючий и почему-то мокрый, кололся ещё больше и даже, кажется, натирал кожу. Приду с мозолью на физиономии в школу, Витька будет смеяться, скажет: «Тебя что, по асфальту тащили?!», а Стёпка такой: «Нет, он просто уснул на труде и включил станок». Темно, холодно, и всё вокруг синее, даже деревья вдоль дороги. Школа казалась такой далёкой, такой нереальной, мне не верилось, что я когда-нибудь там окажусь. Пусть смеются! Лишь бы были.

Клюшка из тёплого обработанного, гладенького дерева оказалась неожиданно ледяной, она холодила даже сквозь рукавицы. Я перекладывал её из руки в руку, но согреться уже не надеялся – так, только чтобы не замёрзнуть ещё сильнее. Лицо саднило. Я просунул рукавицу под шарф и кое-как натянул на лицо высокий воротник свитера. На секунду стало теплее и легче, а потом – хуже: от моего дыхания воротник тут же промок, и теперь холод нападал с новой силой – на мокрое-то!

Лес и дорога, бесконечный лес и дорога. Эти на нашем мотоцикле небось уже приехали в тепло, сидят и смеются над нами. Или наоборот – вообще не вспоминают, у кого они там угнали мотоцикл: если они бандиты, то они часто делают что-то похожее, они привыкли не вспоминать, не думать. От этой мысли было особенно обидно и щипало в глазах. Нельзя реветь, ещё больше замёрзнешь, а так хотелось! Ух, я бы этих бандитов самих бы выгнал на мороз – голышом, можно даже на мотоцикле, не жалко. Обязательно на мотоцикле, чтобы ещё ветерком обдувало! Чтобы ехали-ехали по морозу, и сосульки вырастали на волосах и бороде, если она есть. А если нет – в дороге отрастёт и всё равно покроется сосульками. А когда все накатаются, чтобы кто-нибудь голую ногу о глушитель обжёг, а лучше все по очереди, чтобы поняли!.. Я представлял себе эту картину, было смешно, но от этого почему-то ещё больше хотелось плакать.

Отцовская спина впереди маячила чёрной горой, переваливаясь с боку на бок, как медведь в мультфильмах. Чтобы отвлечься, я стал потихоньку считать его шаги: раз-два, раз-два.

– Ты как? – В лицо теперь не дуло, и отцу стало легче болтать. А я стучал зубами, глотал слёзы и болтать не очень-то хотел.

– Замёрз.

– Сейчас срежем через кладбище, а там до дома рукой подать. – Он свернул на обочину, лихо съехал на спине вниз по склону. Встал на ноги и приготовился ловить меня. – Ну?

Я как представил, что опять садиться в мокрый злой снег, как он набьётся под полушубок, в валенки, а уж в отцовские огромные рукавицы… Не хочу, я не выдержу! Я чувствовал, что если сяду, то обратно не разогнусь, сломаюсь пополам, как сосулька: раз – и всё!

– Не спи – замёрзнешь!