Поражения под Вафангоу (1–2 июня) и Дашичао (11 июля) показали, что русские намереваются не столько сражаться, сколько отступать даже при меньших потерях и еще не исчерпанном потенциале. Это отступление проводилось по прямым приказам Куропаткина, имея задачей исполнение заранее принятого пассивного оперативно-стратегического планирования на первом этапе военных действий. Начавшаяся осада Порт-Артура, отрезанного 3-й японской армией ген. М. Ноги от главных сил Маньчжурской армии, лишь подтвердила данное предположение. Оставление Южной Маньчжурии после боев на Янзелинском перевале и Хайчене позволило японцам укрепить свой растягивавшийся тыл. Несмотря на то, что уже в июне Куропаткин вполне мог сосредоточить против японцев равные силы, он продолжал отступать. Успешные оборонительные бои заканчивались приказом на отход, после чего очередное сражение заканчивалось поражением. К счастью, после каждого следующего успеха японцы не преследовали отступавших русских, что позволяло сохранять силы.

Наконец отступление должно было завершиться. Командующий Маньчжурской армией с самого начала войны рассчитывал дать японцам генеральное сражение в районе Ляояна, разгромить противника и, перейдя в контрнаступление, деблокировать Порт-Артур и сбросить врага в Желтое море. В частности, генерал Куропаткин заявил: «От Ляояна я не уйду, Ляоян — моя могила». В связи с тем, что первоначально предполагалось измотать противника оборонительными боями, А.Н. Куропаткин распорядился создать мощные рубежи обороны на подступах к Ляояну. К этому времени русские уже получили существенный перевес в Маньчжурии. К августу русские силы насчитывали до 160 тыс. штыков и сабель при почти 600 орудиях. Японские войска маршала И. Ойямы — около 130 тыс. при почти 500 орудиях. Казалось, что час реванша пробил.

В завязавшемся 11–20 августа гигантском по тем меркам Ляоянском сражении атаки японцев были отражены по всему фронту с громадным для наступавшей стороны уроном. Войска ожидали приказа о переходе в контрнаступление. Однако командующий ген.

A. Н. Куропаткин, воспользовавшись тем, что 1-я японская армия обошла русский фланг, приказал отходить. В ночь на 21 августа русская Маньчжурская армия, одержав ряд успехов в оборонительной фазе операции, отказалась от продолжения борьбы и отступила. Единственная тому причина — воля командующего, так как объективных поводов к отступлению не было. Ведь и против 1-й японской армии русские сосредоточили двойные силы.

Под Ляояном японцы потеряли свыше 24 тыс. чел. — около 20% общего состава японской армии. Русские потеряли 17 тыс. — 9%. То есть русские должны были продолжать сражение и побеждать. Ведь теперь численное превосходство русских еще более увеличилось. Однако проигравшей генеральное сражение стороной оказались именно русские. Как отмечает современник, А.Н. Куропаткин «под влиянием рапортов баронов Бильдерлинга и Штакельберга, а также ген. Зарубаева, отошел от Ляояна как раз в тот момент, когда даже при самом малом с его стороны усилии воли решительная победа русских не подлежала никакому сомнению». Сражение было проиграно исключительно потому, что «командир одной из сторон признал себя побежденным»{130}. Вот он — личностный фактор в истории. Жаль, что перед войной в своих рапортах и докладах императору военный министр не указывал, какое именно численное преимущество он должен иметь над врагом. Полуторное, которое сложилось к исходу Ляоянской оборонительной операции, уже признавалось недостаточным.

Командующий, проигравший сражение только по собственной прихоти, тем не менее пытался сделать «хорошую мину при плохой игре». В отчетах императору Николаю II генерал Куропаткин пытался представить Ляоян как чуть ли не Бородино, после которого следует еще немного отступить, а затем победить. Но даже военный министр

B. В. Сахаров назвал Ляоян поражением, что было правдой. Правда, это еще не предел; впоследствии и такое «объяснение» будет превзойдено. Так, что касается Мукденского сражения, которое участники войны единодушно почитают за разгром, не закончившийся катастрофой лишь потому, что японцы не стали преследовать расстроенные и подчас бегущие на север русские войска, то Куропаткин ставил себе в заслугу, что он продержался под Мукденом один лишний день. Куропаткин полагал, что отступление должно было бы начаться на день раньше, и тогда, мол, не было бы разгрома. О том, что война ведется на победу, генерал уже вообще не упоминал. А именно он писал: «Относительно Мукденского боя будущие историки, вероятно, будут ставить мне в упрек не малое упорство в ведении дела, а слишком большое при сложившейся обстановке… Отступи мы 24 февраля, вероятно, армии отошли бы в полном порядке, не только не оставив в руках японцев трофеев (кроме раненых), но мы могли бы увезти с собой довольно значительное число пленных японцев, два орудия и несколько пулеметов». Что тут сказать? При данной логике можно было бы и без боя отступать к Москве и Санкт-Петербургу и, естественно, что на этом пути вынужденные закрепляться японцы доведут до Европейской России максимум десять тысяч штыков, с которыми тогда можно будет легко расправиться. И главное — никаких трофеев врагу!

Уже с конца июля месяца русские перестали уступать противнику в численности. К началу августа 1904 г., еще перед Ляояном, русские имели 150 000 штыков и сабель при 673 орудиях против 110 000 штыков и сабель при 484 орудиях у японцев. Спрашивается: куда же еще больше превосходства? На какой же недостаток сил постоянно жаловался А.Н. Куропаткин, отсылая в Санкт-Петербург свои депеши? С его точки зрения, такого превосходства было недостаточно. Например, после войны он писал: «Если бы мы располагали с начала военных действий хотя бы одним воинским поездом более, мы ко времени боев под Ляояном успели бы сосредоточить к этому пункту 1-й армейский и 6-й Сибирский корпуса, а располагая лишними шестьюдесятью батальонами, разбили бы японцев»{131}.

60 батальонов — это примерно 50 тыс. штыков. Иными словами, полуторного превосходства в силах ген. А.Н. Куропаткину было мало; требовалось не менее чем двойное превосходство. Так, конечно, воевать можно. Но вот японцы почему-то не смущались своей численностью и смело шли вперед. И одерживали победы над отчаянно дравшимися русскими войсками, руководимыми нерешительным и всего опасавшимся полководцем. Неудивительно, что если против учеников-японцев А.Н. Куропаткин считал необходимым иметь двукратное превосходство в числе войск, то против учителей-немцев спустя десять лет он будет требовать уже не менее как трехкратного превосходства. Летом 1916 г. ген. А.Н. Куропаткин в должности главнокомандующего армиями Северного фронта будет иметь двукратное превосходство в силах над противостоявшими немцами, однако на наступление так и не отважится. Эпоха «колониальных генералов» дала России не только Скобелева, призывавшего, по примеру генералиссимуса А.В. Суворова, воевать не числом, а умением, но и требовавшего 2–3–4-кратного превосходства в силах над противником Куропаткина.

Одним из признаков того, что Ляоян якобы не стал проигранным сражением, по словам командующего русской армией, стала четкая и стройная организация отхода. Опять-таки цель войны — поражение противника — подменялась тем, что главное — это не потерпеть сильного поражения. Такая позиция в период Первой мировой войны станет присуща многим русским военачальникам, «научившимся» этому у Куропаткина в Маньчжурии. Теттау пишет: «То обстоятельство, что русская Маньчжурская армия после поражения, нанесенного ей под Ляояном, отступила не расстроенной, сохранив внешний порядок, послужило к тому, что ген. Куропаткину стали приписывать какой-то особый талант “мастера отступательных походов”. Такое признание за ген. Куропаткиным, не сумевшим проявить талантливость в боях с противником, и не пользовавшимся особым счастьем войны, какого-то особенного таланта предохранения своих войск от расстройства после полученных поражений, кроется главным образом в превратном понимании обстановки»{132}.