Игоревна сказала, что прежде, чем анализировать произведения, мы должны научиться анализировать себя, — посмеиваясь, выдаю я. — Потому что только поняв себя, можно судить кого-то ещё.

— Судить вообще никого нельзя, — назидательно сообщает мама. — Напиши, что ты воспитанный и прилежный. И что читать начал в четыре года. Только про брата ничего не пиши.

— Я и не собирался. Там же про меня спрашивают.

— Всё. Иди, занимайся, — она отворачивается и нож снова методично стучит по деревянной доске.

— Значит, тебе сказать про меня нечего?

Я разочарован. Такое чувство, будто Нелли меня обманула. Из лучших побуждений, как это делают друзья, что бы поддержать друг друга, а я повёлся, обнадёжился и принял всё за чистую монету.

— Глеб, пожалуйста, не трепи мне нервы. Ты прекрасно знаешь, что писать за тебя сочинения я не в состоянии. Посмотри в интернете, что другие пишут и сделай так же.

— Но ведь я же не другие!

— Да, но есть базовые качества. Вот про них и нужно писать.

— Это типа: добрый и умный?

— Именно.

— Мам, а я красивый?

— Нормальный.

— А кто красивее я или Мишка?

Она снова разворачивается, но теперь уже зло и резко.

— Ты нарочно меня доводишь?!

— Извини. Я просто спросил. Я же себя со стороны не вижу.

— Иди, пожалуйста, к себе, — она делает над собой усилие, чтобы говорить спокойно, и мне приходится ретироваться.

Я не жалею, что в ответ сказал Неле, что она эффектная и сексуальная. Может, она и не это хотела услышать, но я сказал так, как думал на самом деле, а не «из лучших побуждений» и не в качестве поддержки. Я был честен.

Но после разговора с мамой настроение испортилось. И полёт с тарзанки закончился не самым мягким приземлением. Действительно. С чего бы мне быть классным? Это слово должно было сразу насторожить. Потому что я какой угодно, но только не «классный», необычный — пусть так, о’кей, это я ещё готов принять в качестве вежливой формы объяснения моей асоциальности. Но «классный»! Неля, видимо, про своего Артёма думала, когда произносила это слово.

Доделывать уроки не хочется. Не так, как обычно, когда лениво, а как-то совсем не до них. Я чувствую, что должен что-то предпринять, но не понимаю что, и от этого злюсь на себя, а заодно и на Нелю, заставившую меня взлететь, а потом жёстко опуститься. Конечно, она не виновата в том, что реальность такова, какова есть, и меня тянет поговорить с ней ещё сильнее, чем прежде, но для человека, выживающего лишь благодаря крепкой внутренней броне, я чересчур расслабился и повёлся, как наивный лопух, ставший объектом кринжового розыгрыша. Как если бы я не был Святошей и не прошёл уже эту школу жизни.

Так что её вечерние сообщения не открываю. Не хочу портить ей настроение. Она ведь пыталась мне помочь, просто немного переборщила и сама не заметила этого. Я знаю, что завтра успокоюсь и, возможно, прямо попрошу её больше так не делать, но пока контроль над собой не восстановлен, лучше и не пытаться.

Шобла напала раньше, чем я ожидал. Думал, потребуется ещё пара дней раскачки, но за выходные они, похоже, успели всё обсудить и прийти к выводу, что меня нужно немедленно вернуть на моё законное место отщепенца.

И хотя я был к этому готов, им всё же удаётся меня удивить, потому что происходит это не как обычно после уроков по дороге домой, а с самого утра, едва я успеваю выйти из подъезда.

Их пятеро, во главе с Журкиным, и стоит мне раскрыть дверь и сделать шаг, как они слетаются на всей толпой, выхватывают рюкзак, бьют о стену, в лицо и по ногам, кто-то даже треплет за волосы. Всё это происходит в такой суете, мелькании, шарканье и пыхтении, что я толком и отбиваться не могу. Просто стою, вжавшись спиной в подъездную дверь, и пытаюсь заслониться руками.

Они очень спешат и нервничают. Без Макарова у них получается плохо. Хаотично и неубедительно, они даже не предъявляют мне ничего, просто дубасят и постоянно оглядываются по сторонам, не идёт ли кто. На самом деле, всё происходит очень быстро и трусливо, отчего я вдруг понимаю, что именно эта ситуация может стать решающей. Напоследок Журкин бросает что-то вроде «Только сунься ещё» и они чуть ли не бегом чешут в сторону школы.

Стоит вернуться домой, чтобы умыться и переодеть испачканные брюки, а может и вовсе не ходить в школу, раз уж день не задался. Но во мне всё кипит и я не чувствую ни боли, ни унижения, напротив, шобле неожиданно удаётся вывести меня из вчерашнего загруза. Я бросаюсь за ними вслед, как ненормальный, не потрудившись поднять рюкзак. Догоняю отстающего Титова и сразу сбиваю его с ног, перепрыгиваю через него и бью со всей дури в лицо обернувшегося Ляпина, а потом прямиком кидаюсь на Журкина и начинаю лупить его кулаками. Голову заливает горячая адреналиновая волна, застилает глаза и оглушает. Меня оттаскивают, вмешиваются прохожие, и я уже сдаю назад, как вдруг, встретившись взглядом с придерживающим меня за плечо Равилем, переключаюсь на него. Он и опомниться не успевает, как оказывается на мокром асфальте. Шакаров, пятый из них, отходит подальше.

Прохожие кричат на меня и грозят полицией, но я как будто не там и не с ними, я сам по себе, я вне момента. Я — наследник богов.

Возвращаюсь за рюкзаком и поднимаюсь в квартиру, принять душ. Благо мама на работе и видеть меня с разбитым лицом и кулаками не может. Выпиваю залпом стакан воды, скидываю одежду и, запихнув её в стиральную машинку, сразу запускаю стираться, чтобы к маминому приходу замести следы.

Тёплые струи душа смывают боль и нерв, оставляя только чувство глубокого удовлетворения. Это был не первый раз, когда я дал им отпор, но первая и безоговорочная победа.

Прихожу в школу ко второму уроку. Весь чистенький, намытый и довольный, в тёмно-сером джемпере под горло и с замазанной маминым тональным карандашом ссадиной на губе.

Захожу на перемене в класс и тут же вижу всех участников утренней потасовки. Видок у них дай боже. Особенно у Ляпина. Видимо, ему хорошо досталось. И под глазом уже расползся лиловый синяк. Косо поглядывают, перешёптываются, обсуждают. Лица серьёзные, деловые, никаких глупых смешков или издёвок. Явно что-то задумали.

Мне любопытно. Но до