на плаву. Никакой счет, никакие погружения в моменты прошлого. Потому что мне не отделаться от горькой правды: я не смогу это исправить.

– А давай ты останешься у нас ночевать и все расскажешь? Ты же обещала быть со мной честной. – Айша помогает мне встать.

Амина занимает ее место и поддерживает меня за плечи.

– На сегодня объявим перемирие, а завтра продолжим злиться на тебя, что скажешь? – У нее в руке больничный браслет. – Странное дело, эта штука очень старая. Осталась еще от баба-джана. – Амина тянется к своей маме. – Ты говорила, биби скрывала от него, что он болен?

Беру браслет. На пластике выцветшими чернилами написано: 1985.

«Бабушка уже была не той, что прежде, да и вряд ли смогла бы снова стать такой. Как будто в стараниях снять это бремя отняла что-то у себя».

Я оглядываюсь, пытаясь поймать взгляд биби, но Ирина уже отвела ее в свою комнату.

Баба Калан встречается со мной глазами. У него не переставая текут слезы. Потом он тоже исчезает.

– Пойдем. – Айша уводит меня. – Можем даже заглянуть в «Севен-илевен». Амина угощает, – подмигивает Айша.

– Эй! – шлепает ее Амина.

Мы втроем лежим на ее широкой кровати, под мигающими лампочками и крохотным проектором, и никакое количество «спрайта» и жареной картошки не сотрет моей, как я подозреваю, вины в том, что биби стала быстрее терять память. И никакие уговоры Амины не развеют тьму, упрямо не желающую уходить.

Потому что как рассказать им о тоске, грызущей меня изнутри? О притяжении столь мощном, что даже сейчас я могу думать только об одном: о еще одной ночи.

– Иду за добавкой. Кому-нибудь что-нибудь нужно? – Амина сползает с кровати и потягивается в своем безразмерном свитере. – Дай угадаю. «Спрайт-зеро»? – Она указывает на Айшу, и та с энтузиазмом кивает. Амина выпархивает из комнаты.

Айша лежит, закинув ноги на стену и стараясь не сбить ни одну из сотен фотографий, развешенных на стене у Амины.

– Ты только посмотри, у нее уже места почти не осталось.

– Ага. – На половине снимков – я. Мое всегда разное лицо усеивает стену вперемешку с лицами Амины, Айши, Маттина, Амана. Мы на каникулах, на праздниках, на уроках в мечети. – Все это было как будто вчера. – Пальцы подергиваются на голом запястье.

Чувствую на себе вопросительный взгляд Айши.

– Ты готова рассказать мне то, чего я еще не знаю? – Айша говорит осторожно, как будто боится спугнуть птичку. – Обещания надо выполнять. Я всегда считала тебя человеком слова.

– Ты о чем? – удивленно моргаю я. – Я же уже рассказала тебе о видениях.

– Каких еще видениях? – морщит лоб Айша.

– Помнишь, в доме халы Фирозы. Историю о баба Калане, – говорю я, но наталкиваюсь на ее недоуменный взгляд. – На батуте, когда у тебя из носа пошла кро…

Нет.

– Не помню… – Айша растирает запястья и дрожит, словно чувствует бурлящие вокруг нее сгустки тьмы. – Что, хочешь отделаться от меня и не рассказывать? Я была о тебе лучшего мнения.

– Я… – Мне хочется рассказать ей миллион разных вещей. О холоде и о счете. Об оцепенении, которое крадет у меня все привычные чувства. О секретах, на которых построена хрупкая история нашей семьи. О мадар и падаре, о биби-джан и баба-джане, о баба Калане и Малике.

Но не надо было ей об этом рассказывать.

Я не допущу, чтобы этот дом требовал свою дань с нее, с кого-то еще. Хотя бы от этого я могу их защитить.

Потому что опасность кроется во мне.

Так что вместо этого я показываю на фотографии и говорю:

– Если бы ты знала, что твоя семья вот-вот разрушится, ты бы… хотела начать все с начала? – Показываю на несколько фотографий Амины и Айши с обоими родителями. – Со второй попытки сделать все по-другому?

– Понимаю, куда ты клонишь, любительница переводить стрелки. – Айша садится и поджимает ноги. – Но временно заглотну наживку. – Она берет выцветший снимок, висящий прямо над подушкой Амины. – Если бы ты спросила меня год назад, я бы, наверное, сказала «да». – На фотографии они все вчетвером. Их отец с сияющим лицом обнимает Амину, а та обнимает еще совсем маленькую Айшу. – Когда отец ушел, мы… растерялись. Потому что это было совершенно неожиданно, понимаешь?

Я киваю.

– А теперь?

– А теперь я бы сказала «нет». – Она глубоко вздыхает и приваливается к стене. – Пойми меня правильно, мне до сих пор очень больно. На прошлой неделе отец послал Амине по электронке очень длинное письмо и приглашал нас к себе на Курбан-байрам.

– Так это же хорошо! Разве нет?

– Он написал Амине. А не мне. – Впервые вижу, как Айша хмурится. – Нет, я все понимаю. Они всегда были ближе друг к другу. И его уход ранил ее очень сильно, хоть она и не показывала. И я всегда буду этому завидовать.

– Ну, не все складывается так, как мы хотим. – Выглядываю за дверь. Где-то разговаривают хала Моджган и Амина. – Может быть, тебе в чем-то даже больше повезло.

– От этого мне не легче, – говорит Айша. – Скорее, наоборот, стало только хуже. Знаю, это страшные слова, но, по-моему, биби повезло, что она не помнит всех ужасов, через которые ей довелось пройти. – Она опять ложится на кровать, рассматривает ногти. – Может, она среди нас самая счастливая.

Не знаю, что на это ответить.

– Я ужасный человек, да? – спрашивает Айша. – Потому что иду вперед и даже снова начинаю испытывать счастье.

– Нет.

– Эй, Айша, подвинься. Это мое место. – Между нами втискивается Амина и протягивает Айше стакан. Та осторожно отпивает, ерзает и снова начинает смотреть кино. Амина придвигается ближе к Айше, почти ложится грудью на фотографию своей семьи – той, какой она когда-то была.

Впервые задумываюсь, ощущали ли мои двоюродные сестры, когда их семья распалась, тот же самый холод, такое же оцепенение, подкрадывающееся почти незаметно.

Интересно, понимает ли Айша, что я такая же, какой она была год назад.

И простит ли она меня за то, что я должна сделать. Устранить опасность раз и навсегда.

Глава 26

В конце концов мне остается только одно.

Коридоры Самнера тянутся и разбегаются, зевая, возвращаются к жизни. Я сижу на крыльце у входа в парадный подъезд. Свежеотполированные ступеньки блестят под радужным каскадом современной геометрической люстры. Фотографирую все подряд. Гладкие полы, распластавшиеся по всем комнатам, ведут меня через большую гостиную. Вверх от камина тянется стена с зеркалами, и в ней я вижу все, что происходит у меня за спиной. Мельком вижу танцующую биби-воспоминание со стягивающим шею ожерельем. С верхнего этажа свисают ноги баба Калана, он присматривает за происходящим. Маленькая девочка хала Фарзана пьет чай из сервиза, а биби-джан-воспоминание, ставшая чуть постарше, с восторгом рассматривает изящные очертания недавно установленных светильников.

Фотографирую их всех.

Я отворачиваюсь, они улыбаются и машут мне. Направляюсь в кухню – и замираю посередине лестницы. Прислонившись к дверям, стоит Сэм. Скрытый в тени, он смотрит на террасу. На лице мир и спокойствие – давно не видела у него такого выражения. Очень тихо фотографирую и его тоже.

Он поворачивает голову, и солнце светит сквозь него, играя в длинных мерцающих волосах. Он улыбается.

– Эй, ты весь коридор перегородила.

Вздрагиваю и отскакиваю с дороги. Эрик, Сэм и еще двое рабочих тащат газовую плитку. Погодите-ка…

– Разве вы не…

– Ну наконец-то все начинает складываться. – Мадар хлопает меня по плечу. – Думаю, если постараемся, сможем выставить его на продажу уже в следующем месяце. Как фотографии? Получаются?

– Посмотри сама.

Мы вместе рассматриваем снимки. На них пустое пространство.

– Очень красиво. – Будь все как обычно, похвала мадар обрадовала бы меня, но сейчас, оглянувшись, я вижу, чего здесь не хватает. – Ну кто не захочет просыпаться утром и завтракать, глядя на такой вид из окна? – Она показывает мне фотографию кухни с закрытыми стеклянными дверями. Никакого Сэма там нет. – Хорошая работа, продолжай в том же духе.

Я забираю у мадар камеру и пролистываю снимки. В груди поднимается тоскливое, пугающее чувство. Почему здесь был образ Сэма? От чего я отказалась, чтобы затянуть его сюда?

И более важный вопрос: чего он лишился, чтобы очутиться здесь?

«Свет сердца