моего». Убаюканная нежной мелодией, бреду по тому же коридору, что и в первый раз. Мимо ванной, мимо спальни, поворачиваю вправо. В конце коридора висит огромное зеркало. В отражении видна Малика.

– Пришла наконец, – говорит она.

– Как ты здесь очутилась? – Бегу к ней, тороплюсь коснуться поверхности. До сих пор я видела ее только в темноте.

– Потому что ты готова увидеть свет, – говорит она. Глаза устремляются на телефон у меня в кармане.

– Это? – Осторожно беру телефон в руки.

Малика лишь неотрывно смотрит.

Снимаю водонепроницаемый чехол. Внутри спрятан старый снимок мадар, падара и меня да больничный браслет баба-джана. Напряженно всматриваюсь в них, и сквозь меня сочится туман, густой, будто сироп. Это еще не понимание, но уже что-то очень близкое к нему.

– Это и есть ответ? – Верчу в руках потрепанный браслет, и сердце пропускает удар. После всех этих ночей – неужели правда о том, что случилось с Маликой, скрыта в этом крохотном кусочке пластика?

Или это обман? И никакой пропавшей дочери вообще не было?

Я крепко сжимаю браслет, зажмуриваюсь, окунаюсь в нахлынувшее чувство этого дома. «Если все остальное рассыпалось, дай мне знать хотя бы это. Обменяй одну правду на другую. Верни остальные воспоминания». Браслет в пальцах растворяется и исчезает.

Открываю глаза – коридор не изменился. Никакой туманной дымки, никакого призрачного лунного света, какие встречали меня в прошлые ночи. При виде собственных пустых рук чуть не задыхаюсь. Грудь теснит.

– Почему мне ничего не показали? – Смотрю на отражение Малики, и слова застревают в горле. – Что я делаю не так? – Думаю о биби-джан, Айше и Сэме. Я должна была избавить их от бед. А вместо этого погрузила их на дно океана, туда, куда не проникает свет с поверхности.

Малика протягивает руку.

– Если хочешь все узнать, то сама знаешь, что надо сделать. – На ее тоненьком запястье болтается больничный браслет. Кончик пальца касается зеркала. Под ее прикосновением зарождается тонкая трещина.

Я не отвожу от нее глаз и жду, пока туман осядет на мои плечи и запястья. Протягиваю руку ближе, завороженная темнотой, которая плещется у нее в глазах. Гневом, который окутывает ее и защищает, как доспехи.

– Сара! – доносится из коридора голос Сэма. – Что тут проис… Стой! Сара!

Его шаги грохочут по коридору, но я не оглядываюсь и не смотрю на него.

Вместо этого я наклоняюсь, подбираю смятую фотографию, мое последнее напоминание о Вчерашнем, и выпрямляюсь во весь рост.

Глубоко вздыхаю и делаю то, что должна была сделать много ночей назад.

Беру Малику за руку и шагаю в зеркало.

Вокруг нас вихрем вьется туман, дым поднимается и окутывает мне шею, плечи, уши, колыбельная звучит все громче, в самое сердце проникает ритм барабанов падара, вокруг нас звенит переливчатый смех мадар, и биби-джан поет на своем нежном фарси.

Я знаю. В этот миг, если даже мне не удастся исправить все сотворенное мною зло, я хотя бы уйду, чтобы не причинять еще больше вреда.

Я приношу дому самую последнюю жертву.

Себя.

Часть 3

Истина

– Если бы ты могла сберечь всего одно воспоминание, каким бы оно было, биби-джан?

– Твой вопрос поставлен неправильно, джанем. Надо было спросить, когда наконец воспоминания перестанут оберегать меня.

Разговор с биби-джан.

Пять месяцев

после диагноза

Глава 27

Как только я шагаю в зеркало, вспыхивает воспоминание.

Но на этот раз оно отчетливое и яркое. Слишком яркое.

Я в Самнере, но дом виден словно в искаженном состоянии. Все современные доработки исчезли, волны белого мрамора на стенах и шкафах сменили темное дерево и сумрачные бежевые оттенки. Над головой предостерегающе покачивается готическая люстра. По комнатам красиво расставлена традиционная мебель в оранжевых и коричневатых тонах.

Иду к боковому столу в фойе. На нем рядом с портретом Малики – календарь. 1985 год.

В дверь трижды резко стучат. Оборачиваюсь, по привычке хочу открыть. Мимо меня проходит женщина, непослушные черные волосы стянуты в пучок. Она вытирает руки о фартук и, быстро поглядевшись в маленькое зеркальце у двери, открывает.

– Кто там? – Ее руки трясутся и скользят по замку. – Чем могу быть полезна?

Выглядываю из-за ее спины. На пороге стоят биби и баба.

– Простите, что беспокоим вас, – говорит по-узбекски биби. – Мы ваши соседи. Можно, мы войдем?

Ее голос дрожит, но баба-джан крепко держит ее за руку, из-под рукава виднеется больничный браслет. Он улыбается, подбадривая, сначала ей, потом женщине у входа.

Как ни странно, я их понимаю, до последнего слова, будто в этом месте незнакомые звуки вдруг обретают понятность.

– Если позволите, я бы хотел кое-что выяснить. – Голос баба-джана окутывает меня, словно колючее шерстяное одеяло. Я давно забыла это чувство – ощущение домашнего уюта.

Иду к ним, но они меня не замечают. Не замечают, когда женщина с неуверенным лицом ведет их в гостиную, отделенную от кухни, и хлопочет в ожидании, пока вскипит чайник. Когда баба-джан сидит, застыв в неудобной позе, и смотрит на свою жену, а та расхаживает по комнате, словно впервые приветствуя давнего друга. И уж тем более – когда я подхожу к баба-джану совсем близко, так, что могла бы даже коснуться его.

Он выглядит как живой, совершенно настоящий. Как и все здесь.

– Давненько я тут не была, – шепчет биби-джан. Ее пальцы легко пробегают по обшитой деревом стене, где висят фотографии женщины, обнявшей мужчину, и другие снимки – ребенок, маленькая девочка.

– Почти шесть лет, – подтверждает баба-джан, сжимая массивные подлокотники. Он не сводит серых глаз с жены, а та остановилась у фотографий девочки. – И посмотри, какую жизнь мы за это время построили. Нет нужды убираться во дворцах чужих людей – у нас теперь есть свой собственный.

Но биби-джан уже куда-то уплывает. Странное дело, я чувствую, как она погружается в свои мысли, густые, будто облака.

– Кх-гм. – Возвращается женщина, и вместе с ней входит мужчина с фотографий – замечаю у них на руках гладкие обручальные кольца. В напряженном молчании все рассаживаются и начинают пить чай.

– Мы давно вас не видели, – с натянутой улыбкой произносит мужчина после долгой паузы. – И, прошу прощения за прямоту, не помню, чтобы вы предупреждали о намерении прийти в гости. Если вам нужна работа, я бы мог…

– Мы не о работе. Я… – Над чашкой чая видны ее побелевшие пальцы. Над плечами трепещут идеально уложенные локоны. – Боюсь, дело гораздо более личное.

– Продолжайте, – подбадривает мужчина.

Я сажусь на коврик у входа и прислоняюсь к стене. В холодном флуоресцентном свете все глаза прикованы к биби-джан, по ее щеке скатывается мерцающая слезинка.

– Не знаю, с чего начать, – говорит она, рассматривая фотографии. – И как за все эти годы пришла к тому, что есть. Для меня это было словно вчера, я танцевала под пластинки, чтобы прогнать одиночество. Уберечь от распада то немногое, что от меня осталось. Этот дом напоминает мне о времени, которое я похоронила много лет назад.

Рядом со мной раздается шорох. В комнату заглядывает Малика, в платьице с подсолнухами, с двумя желтыми бантами в волосах.

– Когда я была здесь, в моей жизни оставалось очень много неясности. Меня переполняли страх и горе, и единственное, за что я еще могла держаться, – это надежда, что рано или поздно все это останется позади. Просто надо подождать, и однажды мое время придет. Но оно так и не пришло…

Чай проливается на цветастую юбку биби-джан, и баба-джан берет из ее рук чашку.

– Все хорошо. Не спеши.

– Когда я поняла, что она скоро появится на свет, – шепотом признается биби-джан нам всем, – то была близка к отчаянию. Я не потянула бы еще одного ребенка. Не смогла бы снова пройти через все трудности. Не смогла бы…

«Вырастить ее», – мысленно заканчиваю за нее фразу.

Рядом со мной Малика цепенеет. А я… я потрясена. Потому что моя биби, моя нежная, любящая биби, бросила своего ребенка.

– Сара-джан, все это мы уже знаем. – В улыбке женщины сквозит натянутость. – И мы понимаем