– Не каждый день доводится нашему брату видеть выпавшего в окно пьяницу!

– В какое окно?

– Дома, они во-она где, кто ж оттедова сюда долетит.? Рази чё на ковре-самослёте. – И, гляди-ко, прямо к Обводному каналу.

– Какие ковры, православныя! Тем боле, самослёты! Бесятина энто шуткует.

– Кто шуткует? – мириканец ето, у них смерчей – страсть воздушная! Торнадами кличут. Вот и снесло энтово сюды… Пущай у нас оклемается…

Никита совсем уже приготовился хряснуться о мостовую, но падение прекратилось так же внезапно, как и началось. Голоса стихли. Собственно, были ли какие голоса, ведь падение было долгим. А старорусский сленг – просто голос собственного подсознания.

Что падение благополучно закончилось, Никите поверилось не сразу. Когда-то, в раннем детстве, он часто летал во сне в таких же заоблачных далях, поэтому нынешний полёт не смог вытряхнуть из него самосознание и яркие картины детства. Вероятно, люди всё-таки когда-то владели левитацией, только почему и куда исчезли человеческие умения воспринимать мир таким, какой он есть? Почему, как только человек перебрался на технический путь развития, из его природного умения стали бесследно исчезать умение летать, преодолевать любые расстояния через нуль-пространство, общаться на телепатическом языке, да и просто разговаривать с Творцом? Ведь техническая цивилизация никому ещё не причиняла вреда и неудобства.

А, может быть, именно поэтому человек стал неукоснительно «забывать» свои возможности. Ведь природа не прощает предателя и выбравший путь технократии, достоин существовать таким, какой он есть сейчас. А левитация останется недостижимой сказкой, тем более телепортация и умение читать мысли собеседника. Что ж, и сказки тоже нужны человеку, иначе он окончательно опустится, впадая в нарастающую деградацию.

Оказавшись целым и невредимым на булыжной мостовой, Никита открыл глаза, встряхнул по-собачьи головой и принялся осматриваться. Ведь, если Ангел до сих пор его не уничтожил, не посадил на адову сковородку, значит, гость зачем-то ещё нужен в этом мире. Значит, не всё ещё сделал или не всё ещё познал. Только вот для чего это нужно? Если верить Ангелу, то его уже сейчас можно считать Меценатом Русской культуры. Без него-де руссичи давно превратились бы в спившихся графоманов или воров.

И только Ангелу с его могучей инфернальной энергией русские писатели должны класть земные поклоны. Ну, до поклонения Ангел вряд ли доживёт, но всё-таки от предложенных услуг, какими бы они не были, отказываться нельзя. Никита потом сможет сам решить, помогать ли Ангелу в восстановлении русской культуры или она, сердешная, без инфернальных помощников обойдётся.

Город. Чужой город.

Снова встряхнув головой, Никита подумал, что чужой город виден сразу, но не сразу можно определить, Россия ли это. И какое время выбрано Ангелом для ознакомления с этим местом, потому что Древняя Русь пользовалась грамотой только в летописных целях, записью всяческих там государственных указов и печатанию переведённой на русский язык Евангелия и Библии. А исторические книги, тем более, беллетристика, появились никак не раньше Ивана Васильевича по прозвищу Грозный.

Тогда царь не только расширял границы государства, не только рубил головы смевшим роптать болярам, но благосклонно относился к развивающейся на Руси литературе. И впервые он после благоверного князя Александра Невского заставил поклониться Руси и татар, и кипчаков, и ливонцев с тамплиерами.

И всё же, какой это город? Что это отнюдь не Москва, Никита понял сразу. Он очутился на булыжной мостовой, протянувшейся вдоль широкой протоки с берегами, оправленными в гранитные прямоугольные плиты, которые в свою очередь были увенчаны литыми чугунными решётками.

Совсем недалеко мост на монолитных каменных сваях с такими же чугунными перилами. У оснований моста красовались квадратные каменные тумбы с водружёнными на них, успевшими позеленеть, бронзовыми грифонами, а середину моста украшали металлические штанги, закрученные наверху косичкой, словно усы зелёного гороха. На этих усах висели пузатые стеклянные фонари, которые не горели, поскольку было довольно светло. Раннее утро, когда день ещё не перевалил за половину, во многих городах бывает немноголюдно за исключением ярмарочных дней. Тогда спозаранку люди спешат куда-то, создавая имитацию бурной деятельности.

Возле чугунного парапета – проложен кем-то аккуратный деревянный тротуар с подогнанными досками, наверное, у города был хозяин, заботящийся о жителях не на словах, а на деле. Ведь никакой плотник самостоятельно не станет класть такой тротуар! Вдалеке за речкой виднелась широкая улица, мощенная темным обтёсанным булыжником, подогнанным кирпич к кирпичу очень плотно, совсем как на Красной площади.

Никита вгляделся в особняки на противоположной набережной. Двух-трёхэтажные здания, почти везде слепленные торцами, вызвали в памяти смутные воспоминания. Ну да! Это же Париж! Только век явно не двадцать первый и даже не двадцатый. А улица, упирающаяся в мост, как две капли воды похожа на бульвар Сен-Мишель. За мостом должен быть остров Сите.

Правильно! Вон и хрящеватый шпиль замка Сент-Шапель торчит. Только зачем Ангел отправил своего гостя в Париж? Неужели в России не у кого учится чистописанию?

Надеюсь, путешествие в Париж устроено не для того, чтобы рассматривать достопримечательности Нотр-Дама вместе с химерами или сожжение тамплиера Жака де Малэ? Если хочешь что-то для себя выяснить, понять хоть часть существования, в России принято в народ ходить. Значит, пора в народ, будь это Париж, Лондон или какой-нибудь Мадрид.

Утреннее солнце уже успело напитать летним сиянием воздух, и прогулка обещала быть приятной. Тем более, что город, судя по всему, не был пристанищем заезжих и гулящих. Ну, что ж, Париж, так Париж. Никита жил здесь несколько месяцев с Лялькой когда-то очень давно, в середине девяностых прошлого столетия. Просто Никите прислали приглашение уехавшие навсегда в Париж поэты и художники.

Диссидентская волна эмиграции не задела Никиту по простой случайности. Но ему все друзья советовали удирать пока не поздно вместе с приговорёнными к выселению из России. Иначе выселение могло произойти совсем в другую сторону, то есть куда-нибудь ближе к Магадану. Коммунисты любого плана не любили инакомыслящих, недаром их вечно живой вождь Ульянов-Бланк-Ленин парафразировал Евангелие: кто не с нами – тот против нас!

В Париже Никита с Лялькой бродили, взявшись за руки по улицам и бульварам – Рю да Рю, Риволи, заходили в церковь Сен-Жермен л'Оксерруа, дворец Шайо и, конечно же, излазали склоны Мон де Мортир, то есть Монмартра. Ах, как было тогда здорово! Они только что поженились, примеряли на себя семейную жизнь и без конца целовались. Да разве в Париже возможно не целоваться? Но оба влюблённых, не сговариваясь, пришли к выводу, что Париж – это маленькая Москва и никак не наоборот.

Тогда была чудная, пахнущая морем, солнцем, жареными каштанами, желтеющими клёнами осень. Она сводила с ума сказочностью и тёплым ласковым общением. Именно в Париже они влюбились по-настоящему. Это тёплое, ласковое парижское солнце согревает их до сих пор. Кажется в эту осень… да, в эту осень он подарил ей стихотворение. Не Бог весть, какое по стилю и прочему, но Лялька визжала от восторга.