Напротив, он бы с радостью продлил часы, проведенные с ней в прогулках по району или на берегу озера. Время, когда они были вдвоем, пролетало даже чересчур быстро. Но без Ниры мало что могло спасти его от издевательски-медленного хода часов. Чтобы занять себя в первые сутки, Мэжнун сочинил для Ниры стихотворение, которым надеялся удивить ее по возвращении.

Лето наполнено дымом

лужайки бескрайни. Тихо, ползком,

по водорослям и мху,

к твоим дверям приходит судьба, роняя льдины.

Нира оставила для него в проигрывателе диск «Тангейзера», он послушал оперу, поспал, послушал ее снова, вышел на улицу, побродил по окраинам Хай-парка подальше от людей и собак, поспал, снова послушал «Тангейзер» и вновь поспал. В понедельник утром Мэжнун проснулся и, обнаружив, что он по-прежнему один, оказался сбит с толку. Кухонные часы вроде бы работали – секундная стрелка подпрыгивала как всегда, – но Нира не вернулась. Это было так же странно, как если бы солнце взошло на западе. В тот день он почти ничего не ел. И хотя пес знал, что Мигель с Нирой этого не любили, забрался в их кровать – то место в доме, где их запах чувствовался сильнее всего.

Если понедельник привел его в замешательство, то для описания его чувств во вторник в языке не нашлось бы слов. Днем Мэжнун услышал, как во входной двери повернулся ключ. Этот звук мгновенно заставил его насторожиться. Кто-то пытался проникнуть в дом. Он знал интонации, звуки голосов, поступь Ниры и Мигеля. За дверью были не они. Он побежал в прихожую, рыча, готовый наброситься на того, кто вошел. Но не набросился, просто не мог. Незваным гостем был кто-то как будто знакомый, но видел Мэжнун его впервые, а потому не смог удержаться от вопроса:

– Ты кто?

Мужчина – брат Мигеля – замер на мгновение, глядя на него прежде, чем распахнуть дверь. Обращаясь к людям, стоящим за ним, он вымолвил:

– Господи Иисусе! Я готов был поклясться, что собака говорила.

За его спиной кто-то сказал:

– Без Мигеля здесь все не так.

Мэжнун едва сдерживался, чтобы не броситься на человека, произнесшего имя Мигеля. Ему казалось, что никто больше не имеет права издавать такой важный звук. Однако он отступил вглубь дома, пятясь назад, поджав хвост, чтобы впустить семью Мигеля. Едва они все вошли, как мать начала голосить.

– О господи, – вскрикивала она.

Сыновья подхватили ее под руки, и все четверо замерли в передней, прижавшись друг к другу. Их эмоции – которые Мэжнун переживал как свои собственные – всколыхнули самые противоречивые чувства: жалость, неприязнь, обиду. Почему здесь должны быть эти люди, а не Нира? Не похоже, что они заглянули сюда ненадолго. Постояв в прихожей, мужчины, наконец, довели пожилую женщину до гостиной, где она рухнула на диван, все еще охваченная переживаниями.

Ну и странное же это было вторжение. Никто не обращал на Мэжнуна ни малейшего внимания. Никто не разговаривал. Они еле-еле двигались, что-то собирая по дому: одежду, письма, коробки. Сбором вещей поначалу занимались братья Мигеля, пока их мать не нашла силы подняться с дивана и им помочь. Мэжнун сидел в гостиной не шевелясь. Сохранять молчание, не спрашивать, когда Нира вернется домой, было невыносимо.

– А что делать с собакой? – спросил один из братьев.

– Может, Сара его возьмет, – предположил другой.

– Это была собака Ниры, – возразила мать Мигеля. – Пусть ею занимается кто-то из ее друзей.

Мэжнун услышал все, что хотел. Он тут же понял, что семья Мигеля не имела к нему никакого отношения, что они были неверны Нире и что ничего хорошего от них не жди. Не привлекая к себе внимания, он осторожно поднялся со своего места и вышел из комнаты. На кухне он выскользнул через заднюю дверь, пересек двор, открыл калитку и прежде, чем кому-либо пришло в голову его остановить, он уже был на середине улицы, направляясь в район Ронсесвейлз. Оттуда пес отправился в Хай-парк, он вернулся туда, где у стаи когда-то было логово, в единственное оставшееся у него пристанище, населенное духами ушедших собак.

Ранним утром следующего дня дежурство Мэжнуна перешло в новую фазу. Он вернулся к дому и, настороженный, стал ждать Ниру, выбрав удачное местечко через дорогу – достаточно далеко, чтобы он мог убежать в случае опасности, но достаточно близко, чтобы видеть всех, кто приходит и уходит.

В последующие годы у Мэжнуна было полно времени, чтобы поразмыслить, не слишком ли он поспешил, убежав. Может быть, останься он в доме, ему бы удалось разузнать что-нибудь о Нире, о ее местонахождении. Хотя маловероятно, чтобы это что-то для него поменяло. Что бы ни сказала семья Мигеля, Мэжнун, скорее всего, в любом случае поступил бы так, как поступил. То есть, ждал бы Ниру.

Начало этого ожидания было по-своему сложным. Не решение ждать – тут и решать ничего не требовалось. Он знал, что будет ждать Ниру, потому что она вернется. Немыслимой жестокостью было бы заставить ее отправиться на его поиски. Но ожидание как растянутый во времени процесс требовало от него некоторых действий. Он должен был, например, что-то есть. Столь глубоко ощущавший свою принадлежность к Нире, Мэжнун просто не мог позволить себе умереть, но его очень злила необходимость искать еду, потому как это значило, что какое-то время он проведет вдали от того места, где Нира ожидала бы его найти. По утрам пудель охотился в Хай-парке, подбирал все, что попадалось на глаза. Если он все еще бывал голоден, тогда он ждал открытия зоомагазина: сотрудники обязательно выносили ко входу миску с водой и печенье. Более чем достаточно, чтобы пережить день.

Ожидание для Мэжнуна было в общем-то не процессом, а действием.

Поначалу дом заполонила семья Мигеля. Всякий раз, когда кто-нибудь из них замечал пуделя, они пытались его отловить. Зачем он вообще им сдался, было непонятно. Похоже, они думали, будто пес принадлежит им. Но Мэжнун срывался с места раньше, чем кто-нибудь успевал к нему подойти. Он пробегал полквартала, ждал, не появятся ли они снова, пробегал еще полквартала и так до бесконечности, пока они не махнули на него рукой. Его старые кости были не в восторге от таких развлечений, но он не мог позволить себе попасться.

К тому же в самом начале Мэжнун никак не мог найти место, где можно было, спрятавшись, продолжать наблюдение за домом. Всякий раз, когда он задерживался где-нибудь надолго, неизбежно появлялся какой-нибудь человек, мешавший его дозору. На