его звуки, его запахи, вид пролетающих за окном пейзажей. Все, что любил Принц, казалось, исчезло, оставив после себя высокие здания, проезжающие машины и пустоту, замаскированную под разнообразие. Они добрались до города.

А потом этот город, Торонто, поначалу приводивший Принца в замешательство, забрал у него и Кима. Возможно, если бы у пса было время начать ориентироваться в, казалось, бесконечных лабиринтах на местности, он смог бы отыскать хозяина. Но этого времени у него не было, и, более того, он никак не мог взять в толк, как исчез Ким. Они гуляли по оврагу, где протекала небольшая речка. Там были и деревья, и птицы, и, к счастью, белки. Вот они идут с Кимом вместе, а уже через мгновение Принц гонится за белкой, бегущей по склону оврага.

– Принц, стой! Стой!

Это было последним, что он услышал от Кима.

Ким использовал свой серьезный голос. И Принц немедленно бы к нему вернулся при обычных обстоятельствах, но белка, привлекшая его внимание, была чрезвычайно наглой. Она так и просилась быть покусанной. Да и деревья, вода, запах места, который, ему казалось, он узнал – все это так пленило. Мчаться так быстро, как он только мог, было наслаждением, которое, казалось, он больше не испытывает вновь. Ах, какая это была замечательная игра! И он взбежал по склону оврага вверх, где Киму было уже нелегко за ним поспевать, и принялся исследовать странные улицы, проходя мимо домов, пахнущих луком, краской и жареным мясом.

Через некоторое время ему надоело. Игра закончилась. Он начал искать Кима, но тут дверь одного из домов открылась, и пса позвала какая-то женщина, угостившая его водой и печеньем. Как долго он пробыл в этом доме, он сказать затруднялся. Принц залаял, выражая желание уйти, но женщина посадила его на поводок, вывела на прогулку и никуда не отпустила. Через несколько дней, а возможно, и недель ему удалось сбежать. Разумеется, он искал Кима, но все следы его хозяина исчезли. Принц ушел далеко от оврага и заблудился в лабиринте улиц, сбитый с толку новыми ощущениями.

Настали мрачные дни. Даже в Ральстоне – где он знал почти каждый дюйм на ощупь или по запаху – пес не мог быть уверенным в человеческой доброте. Встречались люди, которые гоняли его или бросались камнями. Он запомнил самых злобных и научился их избегать. Но здесь, в этом городе, он не знал, кого стоит опасаться. А потому сторонился вообще всех, пока голод или жажда не вынуждали его подходить к людям и выпрашивать подачки.

Если бы Принц не потерял все, чем дорожил, можно было бы сказать, что ему улыбалась удача. После недели скитаний по улицам, переворачивания мусорных баков, подъедания всего, что попадалось на земле, его приютила пара. Они накормили его, напоили, разрешили остаться в доме. Всякий раз, вспоминая о Киме, пес порывался уйти, но новые хозяева, по крайней мере, не причиняли ему боль и разрешали приходить и уходить, когда ему вздумается. Так он остался с ними.

Полного доверия пара ему, однако, не внушила. Это они оставили его на ночь в ветеринарной клинике.

Изменение сознания повлияло на Принца иначе, чем на любого из псов. Или, точнее сказать, оно повлияло на него сильнее, чем на других, и довольно специфическим образом. Принц начал думать о языке почти с того самого момента, как в собаках произошла перемена. Слова, сама практика называния вещей казалась ему необыкновенно и необычайно полезной. Это была абстрактная идея – присвоить объекту звук или набор звуков. Сама концепция означаемого и означающего, конечно, не была ему в новинку – он связывал слово «угощение» с печеньем. Вполне возможно, что именно эта ассоциация и подтолкнула его к тому, чтобы искать удовольствие в языке.

Впрочем, что бы ни влияло на его размышления о связи между предметами и их названиями, Принц не относился к этому излишне серьезно. Это было не в его характере. Как мы видели, он был первым создателем каламбура на новом языке. Он же придумал остроты и загадки, например, такие как:

– Чем белка похожа на пластиковую утку?

– Они обе пищат, если их укусить.

Или более метафизическое:

– Почему кошки всегда пахнут кошками?

– О, смотри! Белка!

Рядовому слушателю, без сомнения, будет сложно оценить некоторые шутки Принца. Начать хотя бы с того, что удел первопроходца – ошеломлять, и эти шутки, ставшие первыми из произнесенных на языке стаи, не столько смешили, сколько становились предметами размышлений и восхищений (со стороны всех псов). Первая шутка о белке и утке, например, казалась одновременно правдой и вымыслом, сочетанием несочетаемого. Существовал еще и лингвистический аспект: слово «белка» было чрезвычайно приятно произносить (все с этим согласились). Наконец, само выступление Принца – ему нужно было быть услышанным, чтобы разделить радость, которую дарил ему язык, но ни один из псов не привык слушать те вещи, о которых Принц хотел говорить. Чтобы привлечь их внимание, манера его поведения, его дикция, речь – все должно быть убедительным. И хотя у Принца не было опыта рассказчика, он изобрел новый способ повествования. Именно за эту манеру его и любили одни – и ненавидели другие.

Псы вроде Аттикуса не только не любили принцевские извращения, они не могли смириться с последствиями, которые они влекли за собой. Статус, который Принц приобретал через восхищение его способностью декламировать, был чем-то настолько новым, что трудно было придумать, как с этим бороться. Что за статус такой, который получал пес, вызывающий восхищение, но чьи таланты столь отличались от традиционно-собачьих? Какое влияние на стаю должен был оказывать странно говорящий пес? Был ли он опасен? Ни один из этих вопросов не предполагал легких ответов, и, в конечном итоге, именно страх настроил заговорщиков против Принца.

Его второе изгнанничество – такое странное, сбивающее с толку, случившееся посреди сна – оказало на него почти такое же разрушительное воздействие, как и первое. Можно было его понять: пес думал, что ни один из миров не принял его, и какое-то время страдал от того, что можно было бы назвать депрессией. Он бродил по городу, стараясь не умереть сам – и сохранить свой язык, неофициальным хранителем которого он теперь был. И все же, несмотря на изгнанничество и чувство тяжелой утраты, Принца с полным основанием можно было назвать счастливчиком. В отсутствии дома, Кима, стаи, существовала по крайней мере одна вещь, которую он любил, одна вещь, которая с ним навсегда: язык его стаи.

Отношения Принца с