Я улыбнулся.

– А у меня день выдался интересным.

– Да?

– Тебе знакомо имя Джоуи Тальери?

Она нахмурилась.

– Кажется, юрист?

– Он самый.

– Я видела его рекламу. Ее гоняют по утрам.

– И как она тебе?

– Кто?

– Его реклама.

– Да я ее толком и не запомнила. А что?

Я рассказал ей, как мы познакомились и о чем я думал потом.

– Ты уверен, что хочешь этим заниматься? – скептически спросила она.

– Что ты имеешь в виду?

– А тебе не кажется, что это примитивно? Все эти рекламы для адвокатов? Ведь Питерс перестал работать с такими клиентами, потому что предыдущие были недовольны.

– Да, но других клиентов у меня пока нет, так что некому проявлять недовольство. Я просто хочу начать хоть с чего-нибудь, понимаешь? А он явно тратит большие деньги на рекламу.

Она кивнула и сделала глоток вина.

– Ну, хорошо. Если ты считаешь, что так будет лучше.

Восторженным и бурным этот отклик не назовешь, но настроение Вивиан было явно лучше, чем в последнее время. Я прокашлялся.

– Ты еще не нашла дневную группу для Лондон?

– Когда бы я успела?

– Хочешь, я начну собирать рекомендации?

– Не надо, – недовольно отказалась она. – Я сама. Но…

– Что «но»?

– А стоит ли нам вообще записывать ее в группу? Ведь тогда ей придется бросить и пианино, и теннис, и студию, а тебе же пока удается с этим справляться.

– В дневной группе тоже проводят занятия.

– По-моему, с группой лучше повременить. Все равно через несколько недель начинается школа.

– Не через несколько недель, – я быстро произвел подсчеты, – а только через пять.

– Речь о нашей дочери. О том, что лучше для нее. Как только начнутся занятия в школе, времени у тебя будет с избытком, чтобы сосредоточиться на своем бизнесе. Если у тебя встреча, отвози Лондон к своей маме.

– Мама не может каждый день сидеть с Лондон. Она сказала, что у нее есть и другие дела.

– Так и сказала? Почему же ты мне не сообщил?

«Потому что ты практически игнорировала меня всю неделю и даже не подумала спросить о моей работе».

– Моя мама тут ни при чем, Вивиан. Я пытаюсь обсудить с тобой вопрос о дневной группе.

– Слышу. Мне все ясно. Ты считаешь, что оставить нашу дочь среди незнакомых людей – это нормально, лишь бы у тебя никто не путался под ногами.

– Я этого не сказал.

– Это и без слов ясно. Все сводится к одному. Ты эгоист.

– Неправда.

– Эгоист. Она ведь наша дочь. Ей трудно, она страдает.

– Всего один раз, – возразил я. – Устроила истерику потому, что ты уехала.

– Нет, она расстроилась потому, что весь ее мир изменился, а теперь ты хочешь сделать так, чтобы ей было еще тяжелее. Не понимаю, почему ты считаешь, что спихнуть ее в группу – удачная мысль. Неужели тебе не нравится, когда вы вместе?

Я стиснул челюсти и сделал медленный выдох, надеясь, что мой голос прозвучит ровно:

– Нравится, конечно. Но ты говорила, мне придется сидеть с ней неделю, самое большее две.

– А еще я говорила, что хочу для нашей дочери только самого лучшего! Сначала у меня не было времени найти для нее подходящую группу, и к тому времени, как я найду ее и запишу Лондон, уже начнутся занятия в школе! Так какой в этом смысл?

– Ей все равно придется где-то оставаться после уроков, – напомнил я.

– Я поговорю об этом с Лондон, хорошо?

– Поговоришь с Лондон о дневной группе?

– Ну ты же, по всей видимости, этого не сделал. Понятия не имею, как она к этому отнесется.

– Ей пять лет, – сказал я. – Она еще слишком мала, чтобы иметь свое мнение насчет дневной группы.

– Мама, я есть хочу.

Обернувшись, я увидел в дверях кухни Лондон. Вивиан бросила на меня гневный взгляд, и я понял, что оба мы думаем об одном и том же: что она успела услышать.

– А, зайка! – тон Вивиан мгновенно изменился. – Ужин будет готов через несколько минут. Хочешь помочь мне накрыть на стол?

– Ладно, – согласилась Лондон, и Вивиан направилась к кухонному шкафу. Они с Лондон накрыли на стол, я принес еду.

Попробовав ужин, Лондон улыбнулась мне.

– Очень вкусно, папа.

– Спасибо, детка. – На душе у меня немного потеплело.

Наш с Вивиан брак висел на волоске, мой бизнес не давал никаких результатов, но, как мне казалось, я хотя бы научился готовить.

Но легче от этого мне не стало.

В детстве лучшим временем года я считал лето. Мои родители верили в то, что детей надо растить в условиях свободы и невмешательства, поэтому обычно я убегал из дома еще до десяти часов утра и возвращался лишь к ужину. Мобильников тогда еще не существовало, держать меня под контролем было невозможно, а когда мама звонила соседке и спрашивала, не у них ли я в гостях, та отвечала, что не имеет понятия не только о том, где нахожусь я, но и где ее собственный ребенок. В таких случаях действовало лишь одно правило: я должен был вернуться домой к половине шестого, поскольку мои родители считали, что вся семья должна ужинать вместе.

Не могу припомнить точно, как я проводил время. Воспоминания сохранились у меня в виде моментальных снимков: я строю крепости, я играю в царя горы на самой верхотуре в веревочном парке, бегу за мячом, пытаясь забить гол. Еще помню, как я играл в лесу. В то время наш район не был так застроен, и мы с друзьями часто играли в захват флага, обстреливая друг друга комьями земли, а когда у нас появились пневматические ружья – часами стреляли по консервным банкам и порой друг в друга. Я подолгу катался на велосипеде и, бывало, на протяжении нескольких недель просыпался по утрам, совершенно не представляя, чем будет занят мой день.

Конечно, далеко не все дети в округе вели такую беззаботную жизнь. Некоторые ездили в лагеря, в том числе спортивные, но в то время таких было мало. А сейчас дети заняты с утра до вечера, и Лондон не исключение.

Но как это случилось? И почему? Что вызвало изменение взглядов у родителей моего поколения? Давление со стороны сверстников? Стремление выделиться благодаря успехам ребенка? Забота о хорошем резюме для поступления? Или просто боязнь, что, если позволить детям познавать мир самостоятельно, ничего хорошего из этого не выйдет?

Не знаю.