Обоснование введению военного положения в Хабаровском крае приводилось в Указе после описания причин, побудивших владивостокское правительство совершить «Хабаровский поход». Ссылка здесь делалась на «волю населения», а отнюдь не на стратегические расчеты белого командования: «Доведенное до отчаяния игом советской власти население некоторых районов Приморья, будучи не в состоянии переносить далее режим насилий, произвола и реквизиций, с оружием в руках восстало против угнетателей и свергло ненавистную власть. Остатки всякого рода банд и наемных насильников, состоящих из людей, отвыкших от мирного труда, бродя по области, в порыве бессильной злобы совершают бесцельные и бессмысленные нападения на линию железной дороги, взрывают мосты, железнодорожные сооружения и проч., нарушая тем самым налаживающуюся мирную жизнь и государственное строительство и причиняя своими преступными действиями громадный вред как государству, так и самому населению».

Юридическое обоснование военного положения представлялось в рамках действия «колчаковского законодательства». Обязанности по осуществлению данного режима возлагались на командира 3-го стрелкового корпуса генерал-майора В. М. Молчанова, а «законодательной базой» для этого служило Постановление Совета министров Российского правительства от 11 февраля 1919 г. «Об учреждении Правил о военном положении на линии железных дорог и в местностях к ним прилегающих», использовавшееся при введении военного положения на линии Транссиба. Еще раньше приказом Правительства от 31 октября 1921 г. (№ 212) Особоуполномоченным Правительства по Спасскому и Хабаровскому районам (с 29 июля 1921 г.) был назначен В. А. Пинаев[1115].

Успех решено было закрепить, и колонны «Белоповстанческой армии» продолжили наступление на Благовещенск вдоль линии Амурской железной дороги. 24 декабря был занят стратегически важный пункт – станция Волочаевка. На господствующих над окружающей местностью высотах были построены укрепленные рубежи. И если первоначально Приамурское правительство стремилось обосновать отсутствие «агрессивных» намерений в отношении к ДВР, всячески подчеркивая «оборонительный» характер проводимой операции, то с начала 1922 года в политическом курсе Правительства полностью завершился возврат к традиционным программным установкам российского Белого дела: вооруженная «борьба с большевизмом», общероссийский характер движения, общие с периодом 1918–1920 гг. положения в социально-экономической и социально-политической сферах.

В передовице новогоднего выпуска газеты «Экономический еженедельник» отмечалось: «В течение каких-нибудь двух недель – месяца правительство расширило границы своей территории и укрепило свой авторитет перед соседями как юридическое лицо. Самое трудное сделано. Поступательному движению жизни дан толчок, и теперь оно собственной волей покатится вперед, расширяя сферу влияния русской национальной власти… Теперь, когда приморская государственность… имеет обширную территорию, изобилующую природными богатствами, необходимо подумать о планомерной, строго продуманной экономической программе… Помощи ждать неоткуда, нужно приступать к устроению экономической жизни самостоятельно»[1116].

В условиях возобновления военных действий не менее важным, чем боеспособность армии становилось достижение выгодного для белого Приморья «международного признания». Здесь Правительство намеревалось добиться (как и белый Крым в 1920 г.) статуса суверенного государственного образования, признанного (в противоположность ДВР и РСФСР) «ведущими державами». Это было одной из главных целей делегации, составленной для «защиты законных русских интересов» на созываемой 14 ноября 1921 г. Вашингтонской конференции. В ее состав (по Указу № 52 от 16 ноября 1921 г.) вошли Н. Д. Меркулов (председатель), генерал-лейтенант Д. Л. Хорват, управляющий ведомством иностранных дел В. С. Колесников и особоуполномоченный Правительства в САСШ, атаман Енисейского казачьего войска И. К. Окулич[1117].

В действительности ни Меркулов, ни Хорват в САСШ не приехали и все дипломатические переговоры вел Окулич, получивший свои полномочия от имени «Президента Приамурского Правительства С. Д. Меркулова», и глава ведомства иностранных дел Колесников. Частным порядком в Вашингтон приехали из Парижа П. Н. Милюков и Н. Д. Авксентьев. Прибыл также бывший министр торговли и промышленности Российского правительства Колчака П. П. Гудков (в статусе делегата от Торгово-Промышленной Палаты Владивостока) и Г. Алексин, в качестве ревизора по рыболовству от Владивостокского Рыбного Правления[1118].

Еще в сентябре были предприняты попытки установить контакты с российскими представительствами, прежде всего с российским посольством в Вашингтоне, во главе с Б. А. Бахметевым и финансовым агентом С. А. Угетом. Окулич стремился доказать важность выделения части средств, находившихся в их распоряжении (подробнее об этом в книге 3-й монографии) для финансирования Приамурского правительства и, по возможности, переброски подразделений Русской армии из Галлиполи на Дальний Восток. Но Бахметев отказался вести данные переговоры, заявив свое резко отрицательное отношение к «меркуловщине». Тогда Окулич начал переписку с парижским посольством, надеясь на поддержку В. А. Маклакова и, через него, всего Совещания послов. Маклаков, однако, будучи ближайшим сотрудником Бахметева, вполне соглашался со своим коллегой в отношении посольских фондов, отмечая при этом: «Мы знаем Бахметева и верим ему, знаем, что он стоит на страже русских государственных интересов и русского государственного достояния».

Однако Окулич не соглашался с таким мнением, полагая необходимым поставить финансовые полномочия Бахметева под контроль Совещания послов и подчеркивая, что в отличие от посла, имеющего полномочия от несуществующего уже Временного правительства Керенского, приамурская государственность представляет собой «часть России, где теперь не действуют приказы Ленина и Дзержинского». В своих обращениях к другим российским дипломатическим и финансовым агентам он неизменно подчеркивал важность передачи в Приморье денежных средств, оставшихся в их распоряжении от различных белых правительств, в силу преемственного всероссийского характера дальневосточной белой государственности. Поскольку на территории края действовали структуры власти, образовательные учреждения, пограничные службы – следовательно, их финансирование должно было осуществляться из средств, имевших общегосударственное, российское происхождение. «Ныне Русская Национальная власть, – писал он, – опирающаяся на Народное Собрание, на Народную армию покойного генерала Каппеля, Уссурийское Казачье Войско и части других сибирских казачьих войск существует лишь на Дальнем Востоке Сибири. Только на территории Приамурского Правительства развевается Национальный флаг, функционируют суды по Уставам Императора Александра II, только во Владивостоке существует Русский Университет, не подчиненный безграмотным красным комиссарам. В данный критический момент для нашей Родины этот оазис имеет серьезнейшее значение, и на нас лежит гражданский долг всемерно поддержать Правительство, войска и учреждения Уссурийского края…