наслаждаться разнообразным зрелищем небес, земель и вод. На восточном берегу Адриатики, в красивой и плодородной Истрии, возникла новая Кампания, которую отделял от равеннского двора удобный морской переезд в сто миль. Богатые произведения Лукании и соседних провинций выменивались у Марцилианского источника во время ежегодной ярмарки, на которую съезжались многочисленные посетители для заключения торговых сделок и для удовлетворения своих влечений к разгулу и к суевериям. В уединении города Комо, которое когда-то было оживлено симпатичным гением Плиния, прозрачный бассейн длиной в шестьдесят с лишним миль отражал в своих водах деревенские домики, разбросанные по берегам озера Лария, а склоны возвышавшихся в виде амфитеатра холмов были покрыты виноградниками, оливковыми и каштановыми деревьями. Земледелие ожило под сенью мира, а число землепашцев возросло вследствие выкупа пленников. Железные руды Далмации и золотая руда Бруттия тщательно разрабатывались, а Понтинские и Сполетские болота были высушены и возделаны частной предприимчивостью, которая могла ожидать в далеком будущем барышей только в том случае, если бы ничто не нарушало общего благоденствия. Когда погода не благоприятствовала урожаю, принимались меры предосторожности, хотя и редко достигавшие цели, но, во всяком случае, свидетельствовавшие о заботливости правительства, — устраивались запасные склады зернового хлеба, определялась его высшая продажная цена и запрещался его вывоз за границу; но изобилие продуктов, добывавшихся народным трудолюбием из благодарной почвы, было так велико, что галлон вина иногда стоил в Италии менее трех четвертей пенса, а четверть пшеницы — около пяти шиллингов шести пенсов. Страна, обладавшая такими ценными предметами мены, скоро стала отовсюду привлекать к себе купцов, а Теодорих оказывал поощрение и покровительство таким выгодным сношениям. Он восстановил и расширил сухопутные и морские сообщения между провинциями; городские ворота никогда не запирались — ни днем ни ночью, и вошедшая в ту пору в обыкновение поговорка, что оставленный в поле кошелек с золотом не пропадет, была выражением общего сознания своей безопасности.

Теодорих исповедует арианскую веру. Для гармонии, которая должна существовать между монархом и его народом, всегда бывает вредно и нередко бывает пагубно различие исповедуемых ими религий; готский завоеватель был воспитан в арианской вере, а Италия была искренно привязана к Никейскому Символу веры. Но религиозные убеждения Теодориха не были заражены фанатизмом, и он благочестиво придерживался еретических верований своих предков, не давая себе труда взвешивать хитрые аргументы богословской метафизики. Довольствуясь тем, что его арианские сектанты пользовались полной веротерпимостью, он основательно считал себя блюстителем публичного культа, а его наружное уважение к суеверию, которое он в глубине души презирал, быть может, приучило его относиться к этим предметам с благотворным равнодушием государственного человека и философа.

Веротерпимость по отношению к католикам. Жившие в его владениях католики едва ли были довольны внутренним спокойствием Церкви; Теодорих принимал в своем дворце представителей их духовенства с почетом, смотря по их рангу и личным достоинствам; он чтил святость православных епископов Арля и Павии — Цезария и Епифания — и сделал приличное приношение у гроба святого Петра, не вдаваясь в тщательное исследование верований апостола. Он позволял своим любимцам готского происхождения и даже своей матери по-старому держаться религии святого Афанасия или переходить в нее, и во все его продолжительное царствование не было ни одного случая, чтобы кто-либо из италийских католиков перешел к религии завоевателя по собственному желанию или по принуждению. Не только на туземных жителей, даже на варваров публичный культ производил впечатление своей пышностью и благоустройством; должностным лицам было поставлено в обязанность охранять законные льготы лиц духовного звания и церковной собственности; епископы собирались на свои соборы, митрополиты пользовались своим правом отправлять правосудие, и привилегии алтарей охранялись или умерялись сообразно с духом римской юриспруденции. Вместе с обязанностями покровителя Церкви Теодорих присвоил себе и верховную над ней власть, а его твердое управление восстановило или расширило некоторые полезные прерогативы, которыми пренебрегали слабые западные императоры. Ему были хорошо известны значение и влияние римского первосвященника, усвоившего в ту пору почтенное название папы. Спокойствие или восстание Италии могло в некоторых случаях зависеть от характера этого богатого и популярного епископа, заявлявшего притязания на столь обширную власть и на земле, и на небесах и признанного на многочисленном соборе чистым от всяких грехов и стоящим выше всякого земного суда. Когда трон святого Петра сделался предметом спора между Симмахом и Лаврентием, они предстали, по требованию Теодориха, перед трибуналом арианского монарха, и он утвердил избрание самого достойного или самого покорного из двух кандидатов. В конце своей жизни, в минуту недоверчивости и гневного раздражения, он упредил выбор римлян, назначив и провозгласив нового папу в своем Равеннском дворце. Он кроткими мерами ослабил опасность возникавшего по этому поводу раскола и предупредил взрыв вражды, а последний сенатский декрет имел целью прекратить скандальные подкупы, происходившие при папских выборах.

Дурные стороны его управления. Мудрость Теодориха иногда попадала на ложный путь; его власть иногда встречала сопротивление, а его последние годы были запятнаны народной ненавистью и патрицианской кровью. В первом порыве дерзкой самоуверенности, которую внушает победа, он попытался отнять у приверженцев Одоакра не только гражданские, но и общечеловеческие права; новый налог, который он намеревался ввести немедленно вслед за причиненными войной бедствиями, задушил бы земледелие, только что начинавшее развиваться в Лигурии; а задуманная в видах общей пользы закупка хлеба усилила бы бедственное положение Кампании. Эти опасные замыслы были расстроены добродетелью и красноречием Епифания и Боэция, с успехом отстаивавших интересы народа в присутствии самого Теодориха; но если слух монарха и был доступен для голоса правды, то не всегда же находился при нем такой святой или такой философ, который осмеливался говорить эту правду. Хитрость италийцев и наглость готов слишком часто употребляли во зло привилегии, которые приобретались вместе с рангом, с должностью или с милостивым расположением монарха, а корыстолюбие одного из племянников короля явно обнаружилось в захвате земель, принадлежавших его тосканским соседям и в данном ему приказании возвратить эти земли их законным владельцам. Двести тысяч варваров, внушавших страх даже своему повелителю, жили внутри Италии; они с негодованием подчинялись требованиям общественного спокойствия и дисциплины; бесчинства, которые они совершали во время своих передвижений, всегда оставляли после себя глубокие следы и заглаживались денежными вознаграждениями; а в тех случаях, когда было бы опасно наказывать их за взрывы их врожденной ярости, благоразумие заставляло прикрывать их бесчинства. Когда Теодорих сложил с жителей Лигурии две трети налогов, он снизошел до объяснения трудностей своего положения и выразил свое сожаление по поводу того, что он вынужден налагать на своих подданных столь тяжелое бремя ради их