Подняв взгляд, она видит остановившегося перед ней Учителя Ке, тщедушного, невообразимо старого.

– Твой сын… – говорит он. – Он с ними заодно.

Сеется мелкий дождичек, в огороде тихо и сыро.

– Он взрослый человек. Сам решает.

– Мы для него только цифры. Да что там… Ему, поди, цифры-то поважней нас!

– Это ничего, Учитель, – говорит она. – Вот… – Мокрой рукой она отирает лоб. – Я почти закончила. Вы, наверное, замерзли. Сейчас заварю вам чаю.

Старый школьный учитель пятится, отгораживаясь ладонями. Ветер треплет полы его пальто, и у нее внезапно возникает ощущение, будто все его тело тряпочное, дунь ветер чуть посильнее, и унесет.

– Он ведь за мной сюда приехал, – свистящим шепотом говорит Учитель Ке. – Арестовать меня. Или убить.

Память – это дом с десятью тысячами комнат; это деревня, намеченная к затоплению. Перед глазами у хранительницы семян шестилетний Ли Цин, шлепающий по грязи рядом с пристанью. Что он там делает? Смотрит на звезды над крышей храма.

Он родился уже с волосиками, да такими черными и густыми, что они поглощали, казалось, весь свет без остатка. Через три месяца его отец утонул, и она воспитывала мальчика одна. Единственным предметом, который в школе по-настоящему его занимал, была математика – алгебра, геометрия, графики и диаграммы: непреложные правила и доказательные выводы. Его миром была не река, деревья и баржи, а объемы, периметры и площади фигур.

– Уравнения совершенны, – сказал он ей однажды. – Если они имеют решение, то это решение для всех одинаково. А не то что все вот это… – Тут он обвел рукой горшочки с ее рассадой, весь дом и всю речную теснину в целом.

В четырнадцать лет он поступил в школу в городе. К семнадцати был уже студентом высшего строительного училища и ни на какие глупости времени не имел. «Я так занят! – писал он матери. – В тутошней среде имеет место очень жесткая конкуренция».

Вступив в ряды органов охраны общественной безопасности, патрулировал вагоны поездов – ходил по проходам между сиденьями с револьвером на боку, в фуражке с узенькой тульей и лампасами по ногам. Возвращаясь домой, каждый раз выглядел слегка по-другому, причем не просто старше, а словно другим человеком: то новый выговор, то сигареты, в дверь стучать стал по-новому – всегда три резких удара. Город словно пропитывал его тело, менял его облик; да он и сам тоже – смотрел на низенькие темные лачужки, на гуляющих по улице кур, на крестьян в блузах, подпоясанных веревкой, словно это фильм про жизнь в позапрошлом веке.

Не было ни драматической борьбы, ни яростного хлопанья дверью. На дни рождения он присылал ей чайники. На Новый год – маленького стеклянного дельфинчика, или электрическую зубную щетку, или семь небес, сделанных из ваты с блестками. Расстояние между ними разрасталось как-то само по себе, незримо и незаметно, как воздушные корни плюща, скрывающиеся в кадке. Проворачивался год. Потом еще год.

Вот снова сумерки, и Ли Цин, сидя за ее столом в пиджаке и галстуке, приводит цифры. При строительстве плотины будет использовано одиннадцать миллионов тонн цемента; длиной она будет больше трех ли;{82} образовавшееся водохранилище поглотит десять городов, сотню поселков и тысячу деревень. Река превратится в озеро, которое можно будет увидеть с Луны.

– Вот какого масштаба этот проект, – говорит он, глядя на облачко дыма, проплывающее мимо очков.

Глав семей группами по шесть человек стали вызывать в правление. Дают выбрать: либо место на государственной службе, либо годовая зарплата сразу наличными. Квартиры в местах расселения будут продаваться по сниженной цене. Все берут деньги.

Шахту, где добывали руду, закрывают. Владелец традиционного ресторанчика уезжает. Парикмахер уезжает. Каждый день мимо окна хранительницы семян на спинах носильщиков проплывают семейные шкафы и корзины с одеждой, ящики и коробки с домашним скарбом.

Семена озимой пшеницы почти никто не покупает. Осматривая свои закрома, хранительница семян думает: пуститься в путь с сумой и посохом и то было бы проще. Можно навестить в городе Ли Цина. Сядешь на пароход, так, может, хоть мир посмотришь.

К концу недели инженеры уехали. Верхний ряд красных маркеров прошел по скалам выше крыш. Река поднимется на шестьдесят четыре метра. Самые старые деревья и то не дотянутся верхушками до поверхности; конек крыши дома правления не достанет даже и близко. Хранительница семян пытается себе представить, как ее огород будет выглядеть сквозь всю эту воду – ее груша и хурма, тыквенные плети с вечно перепачканными землей локотками, а над ними – днище баржи, проплывающей в пятнадцати метрах над крышей.

За сеткой ее куриного вольера соседские мальчишки шепотом делятся слухами, в которых фигурирует Ли Цин. Говорят, будто он убивал людей, да и сейчас его прислали, чтобы он устранял всех, кто против плотины. Будто у него в заднем кармане сложенный листок, а на листке имена; как только он находит кого-то из списка, вызывает его на пристань, вдвоем они отплывают вверх по реке, а возвращается он один.

Но это слухи, всего лишь слухи. Не каждый слух содержит зерна истины. И все-таки, ложась спать, старуха частенько проваливается в кошмары: река подступает к ножкам кровати, вода льется в щели ставень. Просыпается, задыхаясь.

По старым-престарым лестницам они спускаются к пристани, переходят Мост Восхищенных Взглядов, с которого видно, как прыгают на волнах поплавки сетей, как они, влекомые течением, дергаются то туда, то сюда и как несется быстрая вода под полудюжиной лодок, натягивая швартовы.

Поднявшийся ветер приносит запах дождя. Ли Цин идет впереди матери, иногда оступается, из-под ног скачут мелкие камешки, падают в воду.

Другие звуки река глотает. Лишь, еле видимые, бесшумно налетают откуда-то сверху, с высоких стен теснины, летучие мыши да лунный свет ложится полосами на еще не сжатое дальнее хлебное поле. И, такие же бесшумные, серебрятся стоячие волны порогов: в местах, где река обтекает выгибы дна, речная гладь будто вздыблена.

– Ну вот, пришли, – говорит он.

Уголек его сигареты вспыхивает ярче, и при виде того, как он лезет рукой в задний карман, внезапный испуг перехватывает ей горло; она думает: вдруг он знает? Вдруг мое имя тоже значится в его списке? Но он всего лишь вынимает крошечный платочек и протирает им стекла очков.

Без очков Ли Цин смотрит в темноту так, словно стоит на краю холодной бездны, но затем снова надевает очки и опять становится прежним Ли Цином – мужчиной сорока четырех лет от роду, неженатым помощником куратора органов безопасности, надзирающим за работой третьего отдела организации, строящей дамбу.