в машину, Инна Валерьевна потупила глазки и, сообщив Апранину ангельским голосом, что любит его, попросила не сердиться на неё и заранее всё простить. Разумеется, ответ был положительный, и в знак примирения, поцеловав возлюбленную, ошарашенный, он тут же узнал, что оба вечера, пока его не было, она провела со своим прежним любовником, в его квартире, где они пили «Амаретто» и, так сказать, «навсегда прощались». Пытаясь выяснить подробности, напрочь сражённый этим сообщением, Апранин узнал только, что «ничего не было» и они просто целовались, вернее «он её», целомудренно и гордо заключила Инна Валерьевна.

Что тут можно сказать, дорогой читатель, если реально поставить себя на место нашего героя и представить, что, в то время, когда вы хороните родного человека, ваша любовь в объятиях другого, и у него же дома, пьёт хмельной раскрепощающий итальянский напиток!

От этой истории на душе у Юрия было мерзко и он исчез на несколько дней.

Инна Валерьевна хоть и была «махровой пофигисткой», но совесть в ней, тем не менее, время от времени просыпалась, правда не сразу.

Прошла неделя, Апранин по-прежнему не подавал признаков жизни и любимая засела за телефон. В конце концов разговор состоялся, объяснения и раскаяния были приняты, чувства в очередной раз посмеялись над разумом и садомазохист Апранин Юрий Константинович снова вернулся в камеру пыток, сотворённую собственными руками.

Он к ней вернулся, но подходить близко к её дому было нельзя, потому что мог увидеть муж, да и семейный статус в глазах соседей пошатнулся бы.

Нельзя было, однако же, показываться и в банке, потому что там работал бывший любовник, который ещё не знал, что он «бывший», и который не мог взять в толк, почему любовная связь вдруг снова прекратилась. Объяснения этому от Инны Валерьевны никакого не было, кроме прежнего детсадовского лепета, что «она его любит, но не так, как раньше», и что она «по женской части приболела», а потом ещё устала, ну и дальше в том же духе.

Надо ли говорить, что в результате такой трусливой двойственности и стремлении усидеть на нескольких стульях, терпение у всех сторон заканчивалось и ситуация накалялась.

Прошло ещё полгода и наступил февраль.

Развязка грянула как всегда внезапно, когда Апранин поздно вечером всё-таки зашёл к Инне Валерьевне. В зале перед закрытием никого кроме охранника у входа не было и молодая женщина вышла к Юрию, а он её обнял и поцеловал! Изумлённый любовник, решивший докопаться до истины, и наблюдавший эту сцену с высоты птичьего полёта, не решился спуститься вниз на разборку, но когда Апранин вышел на улицу дожидаться возлюбленную в машине, тот в бешенстве, как коршун, слетел по лестнице вниз, вызвал изменницу в вестибюль и потребовал объяснений. Инна Валерьевна, применив излюбленную «тартюфовскую» тактику, в очередной раз попыталась сочинить приемлемую абракадабру, но ни в какой степени обманутого ревнивца ею не удовлетворила. Тот понял всё! Отправив в её адрес непечатный эпитет женского рода и собачьего свойства, оскорблённый женским вероломством пылкий молодой человек, повергнув охрану в шок, хлопнул дверью, рискуя развалить финансовую цитадель, и умчался пить водку.

А через некоторое время уже Апранин ставил вопрос ребром и пробивался в дом Инны Валерьевны с целью поговорить с ней и её мужем, расставив все точки над «i». Он, дурак, как ни парадоксально, любил эту глупую, заносчивую, трусливую женщину и хотел видеть её своей женой.

Но он не только не знал, а даже и не представлял цену того, что он задумал…

А слезы капали дождем

Из-под ресниц осенней ночи…

Он сам все это напророчил,

И небо плакало о нем.

А он спокойный и немой,

Сидел на краешке Вселенной,

Своей любви военнопленный,

В войне, затеянной тобой.

Сидел у ног чужой жены,

Взирающей холодным взглядом

На умерщвленную награду

В любви проигранной войны.

И мир не полыхнул огнем,

Не стал ни темен и ни светел.

Никто ведь даже не заметил,

Что что-то изменилось в нем.

И, получилось, воевал

Напрасно и потратил силы

На то, что изначально было

Судьбой назначено в отвал.

А слезы капали дождем

Из-под ресниц осенней ночи.

Он сам все это напророчил,

И небо плакало о нем,

Ведь что-то изменилось в нем.

В конце концов, полумужу-полуквартиранту всё надоело, и, не желая участвовать в новой, тем более приобретающей военную окраску, эпопее своей придурковатой полужены с новым любовником, он залез в долги и купил полдома на выселках. В один прекрасный день, собрав чемодан и, перекрестившись, он убрался из злосчастной квартиры, чтобы забыть сюда дорогу навсегда, а потом, через два месяца ещё и женился.

Надо сказать, положа руку на сердце, что эти двое мужчин, должны по гроб жизни быть благодарны Апранину за определённость, которую он внёс в их дальнейшее существование, приняв на себя роковой удар судьбы.

Казалось бы возникла конкретика в отношениях, что должно подвигнуть любую женщину к единственному, оставшемуся рядом мужчине. Но не тут-то было. Любое проявление активности Юрия принималось как поползновение на свободу и независимость красавицы, как попытка её переделать, что вызывало воинственный отпор, не предполагающий избирательность в средствах и сопутствующую мозговую работу. Временами ему казалось, что он имеет дело с глупой, капризной и избалованной двенадцатилетней девчонкой, а не имеющей жизненную мудрость и опыт женщиной.

Апранин предпринимал попытку за попыткой наладить отношения, но ничего не получалось. Они как одноимённые электрические заряды отталкивались, не принимая никакого доминирования извне, и, пообщавшись не более двух дней, со скандалом расставались на неделю. Единственно, что могло бы помочь несчастным, это любовь, но, похоже, она была только у него.

Да, это горькая правда, дорогие друзья, к которой наш герой вынужденно пришёл спустя больше года отчаянных попыток приручить дикую кошку.

Инна Валерьевна никогда не любила его и в поисках новизны просто клюнула на подвернувшуюся новую этикетку.

Самое печальное, что подсознательно она не могла простить Апранину, факта, что тот оставил её рядом с ним одним, лишив жизненного манёвра, лишив её игры между мужчинами, её выбора!

Инна Валерьевна в принципе не могла принадлежать кому-то одному и любые попытки втиснуть её в «прокрустово ложе» обычной семейной жизни, а тем более такие активные действия со стороны Юрия, воспринимались ею как объявление войны, и паника захлёстывала всё. В такие минуты разум ей отказывал, в голове происходило замыкание, и пока боезапас не заканчивался и «пар полностью не выпускался», об отношениях говорить было глупо. Поле боя остывало несколько дней, потом совести дозволялось робко подать тихий писк,