– Кружочек? – переспросила Оля, не шевелясь и не убирая руку Андрея.

– Кружочек, – подтвердил он хрипло, одной рукой ощупывая упругую грудь девушки, а другой пробираясь ей под подол. – Такой белый… кружочек.

– И что? – в стекле окошка было видно отражение Олиного лица. Она закрыла глаза.

– Этот кружочек означает, – Голота провел рукой между ног девушки, – что я должен включить второй проектор… Но – пока без изображения…

– Как же можно?.. – еле слышно спросила Морозова, – … без изображения…

Она чуть-чуть раздвинула ноги, чтобы Андрею было удобнее хозяйничать под подолом.

– А для этого существует… – у Голоты закружилась голова. Он зацепил пальцами Олины трусики и потянул вниз, – …второй кружочек, – прошептал он, с жадностью лапая прохладные ягодицы своей гостьи. – На втором кружочке я должен запустить изображение…

– Запускай… – выдохнула девушка.

Андрей задрал ей подол, обнажив розовую попку с родинкой, и принялся судорожно расстегивать собственные штаны. Подол сполз обратно. Голота опять его поднял и стал удерживать одной рукой, другой пытаясь справиться с предательски тугим ремнем.

– Запускай! – нетерпеливо повторила девушка, прогибаясь на манер кошки и потираясь щекой о собственные руки, сложенные на краешке киноамбразуры.

– Щас я, щас… – Андрей наконец одолел застежку на ремне и приспустил штаны до колен. – Запуска… аю…

Через несколько минут он отпрянул, вытер ладонью лицо и неуклюже натянул штаны.

Девушка достала носовой платок из накладного кармана сарафана, протерла им между ног, ловко подцепила туфелькой с пола сползшие трусики и, обернувшись к Андрею, весело поинтересовалась:

– А зеркало здесь есть?

– Нету… – Голота вдруг почувствовал неловкость. – Знаешь, я… ну, словом…

– Что? – в Олиных глазах прыгали озорные искорки.

– Я ведь… и жениться могу, – выдавил наконец Андрей.

Девушка расхохоталась, чем привела его в еще большее смущение, потом неожиданно посерьезнела:

– Можешь или хочешь?

Андрей пожал плечами:

– Хочу…

Ольга медленно подошла и обвила его шею руками. Трусики, зажатые между пальцами, теперь свисали у Голоты с плеча.

– Ну тогда – женись, – прошептала она.

– А ты… – Андрей не сразу нашел нужные слова. – Ты разве… любишь меня?

– Конечно, люблю, – девушка смотрела ему прямо в глаза. – Ты разве не понял?

Голота даже забыл, что до сеанса остались считанные минуты, и зал, тонущий в полумраке за тусклым, запотевшим окошком кинобудки, нетерпеливо гудел.

– Давно? – спросил он, чувствуя, что выглядит глупо.

Девушка поправила на запястье аккуратные часики с тонким ремешком:

– Уже почти пятьдесят минут.

Андрей хмыкнул.

– А теперь, – Морозова улыбнулась, – включай свою бандуру, – она кивнула в сторону проектора. – До белых кружочков у нас еще есть время…

Они расписались той же осенью.

– На ком? – переспросил участковый тетю Таню. – На Морозовой? Из четвертого дома? – Он поджал губы. – Не везет парню…

Татьяна Михайловна махнула рукой:

– Да хоть прикладываться к бутылке перестал! И то счастье.

Голота, действительно, забыл дорогу в пивную. С появлением в его несуразной судьбе рыженькой Оли Морозовой что-то поменялось в сознании, щелкнул невидимый тумблер, как в кинопроекторе, и закрутилась другая жизнь – яркая, новая и будто бы невзаправдашняя. Уж кто, как не он, должен был знать, что светлое чудо длится недолго. Его хватает лишь на одну катушку пленки – до белых кружочков в нижнем правом углу…

Но тогда Андрей полюбил Ольгу. Она была его первой женщиной и, возможно, поэтому оставила след не только в трусах, но и в душе. Он носился с молодой женой как с писаной торбой, и, казалось, мир вокруг стал понятнее и лучше. К Андрею вдруг со всей очевидностью пришло прозрение: он хочет детей. Его собственное, задушенное в слезах и страхе детство теперь рвалось наружу всей силой нерастраченной любви, нежности и тепла.

– Роди дочку, – умолял он Ольгу. – Не будет на свете человека, счастливее меня.

Та пожимала плечами:

– Всему свое время…

Но время для появления на свет дочери Андрея Голоты так и не пришло.

Много позже он спрашивал себя, откуда появилась у него такая яркая, осознанная необходимость во что бы то ни стало иметь ребенка. И обязательно – дочь. В самом этом желании не было ничего необычного. Скорее, оно было естественным и нормальным для женатого молодого мужчины. Но вместе с тем оно превратилось для Голоты в нечто большее, чем просто жажда отцовства. Оно обрело для него почти мистический смысл, словно от дочери зависело не только его собственное будущее, но и сама жизнь. Возможно, эта несуществующая девочка и была тем самым плодом, которую ждал от смоковницы господин, а ее рождение и судьба – предлогом ожидания, надеждой виноградаря, просящего своего господина повременить еще…

Но мучительные рефлексии стали душить Голоту потом, а тогда, в конце пятидесятых, он просил жену:

– Роди дочку…

В канун нового, 1959 года Андрей пришел с работы раньше обычного.

– А где Ольга? – спросил он с порога тещу. – Опять дома нет.

Та поджала губы, зачем-то провела рукой по скатерти и, присев на краешек стула, вздохнула, не глядя Голоте в глаза:

– Бросил бы ты ее, Андрюша… Не родит она тебе… Теперь уже точно не сможет.

– Что за новости? – нарочито весело отреагировал Андрей, но нутром почувствовал неладное. – Что значит – теперь?

– Вычищается она. – Женщина встала, передвинула на столе тарелку и опять опустилась на стул. – В больнице она, понял?

– В больнице? – У Голоты потемнело в глазах. – Вычищается? Это что?.. – Он даже похолодел от страшной догадки. – Это она… аборт, что ли, сделала?

– Второй раз за год, дуреха, – кивнула теща. – Как Хрущ разрешил это безобразие – и таиться все перестали, бесстыдницы!

Голота выронил сумку.

– Она… убила моего ребенка?!

– Если б твоего… – буркнула женщина и осеклась.

Андрей таращился на нее и беззвучно шевелил губами.

– Не твоего, – осмелев, решительно произнесла теща, – Илькиного. Я ее предупреждала, дуру! Но разве она слушает мать? Я уж и…

– Кто такой Илька? – хрипло спросил Голота, не сводя ледяного взгляда с болтливой женщины.

Та развела руками, мол, не знать, кто такой Илька, по меньшей мере, стыдно.

– Ильшат Закиров. Нашей дворничихи сын. Ну… он еще в футбол гоняет во дворе. Уж скоро тридцать, а все гоняет…