Но вот то, что сейчас лежало перед Голотой в металлической банке и пахло тем чудесным химическим запахом, который нельзя перепутать ни с каким другим, – было единственной несуразицей в стройной и логичной теории, объясняющей перипетии сегодняшнего вечера.

Андрей достал катушку, повертел ее в руках, то ли вообще убеждаясь в ее материальности, то ли выискивая в пленке подвох, готовый обернуться разоблачением, и медленно направился к проектору.

– Сейчас будет пробный запуск! – объявил он громко, подбадривая самого себя и прогоняя растущее волнение.

Пленка упрямо не лезла в пазы, выскальзывала из-под валиков и предательски дрожала в пальцах. Он несколько раз пытался разглядеть на просвет квадратики кадров, но ничего не увидел, кроме невнятных черных узоров и линий.

Когда он наконец зарядил пленку в аппарат, то почувствовал, что в комнате невыносимо душно. То ли оттого, что он сильно разволновался, пока возился с проектором, то ли коммунальные службы просто перестарались с отоплением в морозный вечер. Даже не подобрав с пола куртку, Андрей бросился к выходу. Вьюга и колючий ветер – вот то, что может привести его в чувство! Нужно остудить мозги и глотнуть морозного воздуха, иначе он просто сойдет с ума!

Из аппаратной Голота спустился по узкой лестнице на один пролет, толкнул дверь, ведущую в служебный коридор и, крадучись, шагнул внутрь. Ему предстояло пройти метров десять в полной темноте (потому что в этот час коридор оставляли без освещения), миновать холл, в котором, кажется, горит дежурная лампочка, и спуститься на первый этаж по другой лестнице – прямо к дверям служебного входа, где снаружи в заснеженной ночи раскачивается тоскливый желтый фонарь.

Андрей медленно пробирался по коридору, растопырив руки, чтобы не наткнуться на стену, и тяжелый гулкий стук его шагов эхом катился впереди, задевая потолочные перекрытия, цепляя дверные проемы и пропадая далеко в холле.

Внезапно Голота остановился, словно наткнулся на невидимую дверь. Ему почудилось, что в звенящей тишине что-то зашуршало и негромкий женский голос откуда-то из преисподней позвал:

– Посмотри на меня!..

Андрей замер, таращась в темноту и чутко прислушиваясь. Голос не повторялся, зато шуршание как будто усилилось. Голота вдохнул воздух в легкие и прерывисто выдохнул. Он был совершенно один в этом здании, вот уже десять лет называвшемся кинотеатром «Победа». С тех пор как ввели эти мудреные штучки с электрическим вызовом милиции, администрация отказалась от ночного сторожа. А зря. Никто и никогда не заменит живого человека. По крайней мере, сейчас киномеханик Голота почувствовал это особенно остро. Кроме того, электрические приборы – вещь ненадежная. В любую минуту могут дать сбой, сломаться или, наоборот, включиться самостоятельно…

Он продолжил путь по мрачному коридору, но не успел сделать и трех шагов, как явственно услышал:

– Андрей!

У Голоты вмиг ослабли колени. Сомнений быть не могло! Мягкий, но настойчивый женский голос звал его из-за той двери, что осталась в двух метрах позади по правую руку. А эта дверь… сейчас он сообразит… эта дверь ведет через служебный тамбур – в… зрительный зал!

– Посмотри же!.. – настаивал голос.

Ни жив ни мертв, Голота повернул на зов. Сердце колотилось так, что звенело в ушах. Он нашарил в темноте холодную стальную ручку и толкнул плечом массивную дверь. В нос ударил знакомый запах портьерной пыли и нового плюша. Теперь Андрей догадался, что звуки, которые он принял за шуршание, – не что иное, как шелест работающих динамиков. Не помня себя от удивления и страха, он в два шага преодолел крохотный тамбур, отдернул тяжелую штору и обомлел.

В совершенно пустом зрительном зале кто-то кому-то показывал кино. Из его, Голоты, кинобудки дрожащим конусом лился свет на полотно экрана, и на этом экране ярким прямоугольником горела жизнь. От неожиданности Андрей оступился и неловко сел в ближайшее кресло у самой стены. Он таращился то на экран, то на окошко собственной будки, дивясь несуразности происходящего. Он же говорил, что электрические приборы способны включаться самостоятельно! А это значит, что на экране сейчас тот самый фильм, полученный им в безумную вьюгу у субъекта с вытаращенными глазами и заряженный в проектор десять минут назад!

Голота покачал головой. Такого невероятного приключения, если о нем рассказывать подробно и выдавать порционно, хватит на два дружеских застолья.

– Посмотри на меня!.. – вдруг приказал голос из динамиков.

Андрей вздрогнул всем телом и не мигая уставился на экран.

Необыкновенной красоты женщина в белом домотканом платье и с черной накидкой на плечах смотрела на него с огромного горящего прямоугольника. Ей было, наверное, лет тридцать. В руках она держала кусок полосатой материи. Голота увидел темные блестящие волосы, подчеркивавшие безупречный овал лица, тонкий нос, приоткрытые губы и… глаза. В плохих романах пишут, что глаза могут спалить дотла. Сейчас Андрей почувствовал, что это, пожалуй, правда. Не так уж они плохи, эти романы про любовь с первого взгляда…

Темные, волнующие, как ночь, глаза экранной дивы пьянили по-настоящему. Но от этого хмеля не тянуло геройствовать. Напротив, Голоту буквально пригвоздило к креслу. Он никогда и нигде не видел таких глаз! Смотрясь в них, можно прожить целую жизнь – печалиться и радоваться, надеяться и разочаровываться, блаженствовать и страдать.

– Меня зовут Веста, – не давая опомниться близкому к помешательству киномеханику, продолжала женщина. – А тебя, я знаю, – Андрей…

– Да, – подтвердил кто-то низким голосом с экрана, опережая Голоту.

А может, это и Голота был. Может, это он прохрипел бестолковое «да», как человек, которому хочется что-то сказать, а сказать-то и нечего.

– Послушай меня! – приказала Веста, как будто всю жизнь разговаривала императивами, и это обстоятельство никого не удивляло и не возмущало, а, наоборот, подчиняло и лишало воли. – То, что я тебе скажу, – необычайно важно.

Голота напрягся так, что даже в темноте было видно, как побледнели его скулы. Неведомо, чего было больше в переполнявших его чувствах – страха, удивления, восхищения или тревоги. В сердце плеснули сразу и патокой и ядом. Он беззвучно шевелил губами и тряс головой, подтверждая свое согласие внимать прекрасной, волшебной, но такой суровой и решительной женщине, заранее соглашаясь на все, что она вздумает от него потребовать.

– Твой номер – сорок три! – почти закричала Веста и вдруг перешла на шепот: – Это номер несчастий. И… смерти, которая все время дышит тебе в затылок.

Голота похолодел. Он чувствовал, что еще секунда, и он потеряет сознание от волнения, ужаса и невозможности собраться с мыслями.

– Ты напуган, – словно отгадав его состояние, продолжала вещунья с экрана. – Но это пройдет. Ты должен победить смерть. Твой номер – сорок три… Постарайся справиться с этим. И мы еще встретимся…

Веста замолчала, пронзила Голоту долгим, печальным взглядом и исчезла. Ее место заняли какие-то люди. Они кричали, размахивали руками и угрожали. Играла тревожная музыка, возникали и исчезали лица. Голоса, перебивая друг друга, изрыгали проклятья, ворчали, шептали, звенели и хрипели. Но ни один из них уже не принадлежал красивой, удивительной, притягательной и загадочной Весте. Круговорот событий, пестревший на экране, теперь не мог затянуть Голоту глубже, чем затянула его волшебная сила необыкновенной женщины с темными, прекрасными глазами.