и читала очередной кусок моей курсовой. Потом, когда мой тогдашний сосед по комнате уходил на ночь работать к себе в мастерскую, мы ложились в постель. Один раз мы вместе сходили посмотреть «Колено Клэр». О фильме она отозвалась лаконично и больше ничего не добавила.

Через четыре года, весной, оказалось, что «Колено Клэр» показывают где-то в университете. Мы пошли целой компанией. Потом пили в баре, обсуждали. Один из друзей объявил, что у него только что произошла совершенно ромеровская коллизия. «Это как?» — спросил я. Мужчина знакомится в поезде с женщиной. Завязывается беседа. Обоим она по душе. Не надо торопить события, думают оба. А потом у них завязывается беседа о знакомстве в поезде и о беседе про то, что не нужно торопить события. «Так мы флиртуем?» — спрашивает наконец один из них. «Трудно сказать, но не исключено. А может, и да», — говорит один из них. «Ну, видимо, да», — добавляет другой. Ночь они не проводят вместе. Но в середине ночи он звонит ей и говорит: мне не уснуть. Мне тоже, говорит она. Из-за меня? Может быть. Что, оно правда происходит? Мне кажется, да. Мне тоже кажется.

— Такое метаухаживание, — сказал я.

— Ну так у Ромера как раз об этом, верно?

Он был прав, хотя и не совсем.

Но, сидя за бокалом в кругу добрых друзей, я пытался сложить в голове всю историю фильма: как он заставил меня вспомнить первое мое знакомство с Моне, которое накрепко сплелось в моем сознании с воспоминаниями о доме у моря, как все это связалось с просмотром фильма в 1971 году, который заставил вспомнить студенческие дни, бабушку, к которой я в то лето съездил во Францию, а потом она умерла, и мне вспомнились все случаи, когда я раз за разом смотрел фильмы Ромера после 1971 года, особенно воскресными вечерами, с другой компанией друзей, в маленькой церкви, где билет стоил всего доллар, — и все это переплелось так плотно, что мне и тогда, и теперь ни за что уже не распутать ниточки времени. И тут, в этом баре, мне вдруг вспомнилась моя подруга в халатике. И она — часть ниточки времени. «Фильм совсем простой, — сказала она тогда. — Про мужчину, который хочет женщину, но ему довольно всего лишь части, потому что он знает, что не может или не смеет даже мечтать об обладании ею целиком. Это как если тебе понравился целый костюм, но ты удовлетворился одним лоскутком».

Тут мне пришло в голову, что в фильме этом на самом деле есть и еще одна тема: это тема дружбы Авроры и Жерома, которые часто обмениваются неявными аллюзиями на свою дружбу, и та запросто могла бы перерасти в нечто другое, но не перерастет — видимо потому, что обоим это не нужно или они даже не смеют об этом подумать.

На самом деле фильм вовсе не про колено Клэр. Название — лишь отвлекающий маневр. Фильм про необыкновенно задушевные разговоры Жерома и Авроры, которые так разительно похожи на долгий, уложившийся в одну ночь диалог Мод и Жана-Луи. Ромеровская коллизия развивается между Жеромом и Авророй — и никто, включая их самих, не замечает, что любовь их отнюдь не платоническая.

Однако фильм этот еще и про меня, хотя я и не мог сказать этого друзьям, потому что не был уверен, что он про меня, да и не сознавал этого до конца. Фильм про меня, каким я мог бы стать, если бы остался жить в том домике на холме в нескольких шагах от пляжа. В образе актера Жана-Клода Бриали мне представал человек, которым я мог бы стать, и проще всего мне было понять наши с ним отношения, вообразив себя одним из воплощений актера, тем «я», которым я мог бы стать, но не стал, да и не стану, однако это «я» не сделалось в силу этого и нереальным, оно еще может воплотиться, хотя я боюсь, что этого не произойдет никогда. Это ирреальное «я». Я уже много лет пытаюсь отыскать его на ощупь.

Так что противоречивые прозрения Ромера и его мировоззрение, идущее вразрез с фактами, мне нравятся потому, что ни он, ни я никогда не чувствовали себя особенно уютно в том мире, который принято называть реальным, фактическим. Из того, что в известном мире нам казалось достаточно симпатичным, мы создавали другой мир. Причем я создавал свой из приплывших ко мне обломков его мира.

Хлоя, или Полуденный непокой

Последний раз «Любовь после полудня» я видел в кинотеатре в феврале 1982 года. Потом — бесчисленное число раз по телевизору и на экране компьютера. Тем не менее все эти просмотры на маленьком экране не произвели на меня впечатления и смешались в своего рода неоформленную массу. Может, не нужно было смотреть фильм столько раз; ни одного домашнего просмотра я толком не запомнил. Возможно, тому есть объяснение. На экране компьютера фильм можно пристально изучать, но он не проникнет ни в жизнь твою, ни в воображение. Чтобы фильм сотворил с тобой то, что ему сотворять положено: вытащил тебя из собственного тела и взял взаймы твою жизнь, — он должен полностью тобой завладеть, полностью тебя зачаровать в большом темном зале.

Последний просмотр я помню очень отчетливо, потому что в тот день я потерял работу — именно поэтому и удалось пойти в кино в середине буднего дня. Я позвонил женщине, в которую уже четыре года был безнадежно влюблен, и мы вдвоем отправились в нью-йоркское отделение Французского альянса. На ней были сапоги, шаль и духи «Опиум». В кинозале мы встретили моего отца с друзьями; они уже посмотрели тот же фильм, несколько раньше. Я обрадовался возможности наконец-то их друг другу представить: ее назвал своей знакомой, потому что именно знакомой она и была. Она знала, что я все еще люблю ее, знал это и мой отец, знал даже человек, которого тоже уволили тем же утром: он был моим лучшим другом и остался им, даже когда на ней женился.

Четыре года назад я пытался ее соблазнить, но она меня отвергла — очень резко. Два года спустя уже она пыталась меня соблазнить; я, к собственному стыду, понял, чтó случилось, только когда три дня спустя она объяснила все напрямик — cказав, что теперь уже слишком поздно. От этого я так и не оправился. Наверное, не оправились мы оба. И вот мы в кино —