у меня не было. Я сидел и смотрел на романтические похождения мужчины, который настолько доволен собой, своей жизнью и планами на будущее, что в состоянии отказать женщине, которая, по сути, себя ему предлагает, с величайшей приязнью, если не любовью.

Я вышел из кинотеатра, чувствуя себя невыносимо одиноким, и пузырь фантазий, который всегда окружает нас по выходе из кино, лопнул, как только я увидел на другой стороне улицы крошечный запущенный парк Штрауса. Бродвей в этот вечерний час, да и вообще в те годы, был грязным, у тротуаров тут и там спали на лежанках из гофры бездомные. Не то зрелище, чтобы сравнивать с моим воображаемым Парижем.

Я вышел в надежде, что меня окутает атмосфера, почерпнутая из фильма, своего рода остаточное свечение, которое добавит кинематографического сияния в мой скучный осенний вечер. Мне хотелось, чтобы между мною и фильмом цветком распустилась греза.

Этого не произошло. Шагая к дому, я мог делать лишь одно: пытаться измерить, как далеко от меня тот первый раз, когда я увидел «Любовь после полудня» осенью 1972 года. Я к тому времени уже встретил нескольких женщин, любил их и был любим, с одной даже прожил некоторое время. Но потом, по ходу первого своего заграничного семестра, она обосновалась в Германии, и мы расстались. Друзья и коллеги по факультету знали, что мы жили вместе, и постоянно про нее спрашивали. Она на этот семестр уехала в Германию, отвечал я. Потом вопросы прекратились, а я все не мог понять почему.

В осеннем семестре — последнем для меня в университете — я договорился, чтобы вторую половину вторника мне оставили свободной. Однажды во вторник я дошел по Третьей авеню до кинотеатра на 68-й. Посмотрю фильм один. Как всегда: задний ряд, сигареты наготове, блокнотик под рукой — вдруг придет в голову какая идея. Как раз перед тем я купил новый свитер, и мне сильно согрел душу диалог с элементами заигрывания, который состоялся у меня с продавщицей-француженкой в бутике на 60-й улице между Второй и Третьей авеню. Я знал, что заплатил за этот свитер много денег, но свитер мне понравился, понравился запах шерсти, понравилась и барышня. Хотя я и понимал, что из нашей короткой встречи ничего не выйдет, меня порадовала сама возможность поговорить по-французски с такой красивой женщиной. Понравилось даже то, что от свитера до сих пор слегка пахло этим магазином.

Стоял ноябрь 1972 года, я был весьма собою доволен. На душе слегка темнело всякий раз, когда я думал, как моя бывшая подруга едет в Мюнхен или во Франкфурт — или в какой там город Германии она отправлялась в очередные выходные. Но я знал, что себя надо побаловать, вот и купил себе несколько вещиц, по сути, не очень нужных, выкроил свободного времени среди всевозможных обязанностей, завел новых друзей, немного потратился, вновь выучился одиночеству. В тот год меня ждало много хорошего. Я знал, что поступлю в аспирантуру, хотя пока еще и не решил где. Ощущение неприкаянности, в котором я провел 1971 год, осталось позади. Кроме того, я познакомился с женщиной постарше, с которой можно было вести ромерианские разговоры, выявляя потайные складки и пусковые пружины человеческой души, особенно в вопросах любви. И никакой больше утомительной психотерапевтической болтовни, которую так часто приходилось терпеть в университетском кафетерии, когда та или иная девушка выбирала меня своим конфидентом и начинала плакаться по поводу своих отношений с милым дружком, когда мне нужно было совсем другое.

В тот первый раз в 1972 году я вышел из кинотеатра одновременно и отрезвленный, и завороженный. Опять передо мной был мужчина, который отказал женщине потому, что ему хватило честности понять: мужчина не обязан соглашаться только потому, что женщина перед ним разделась. Его маскулинность не подвергалась угрозе, не ставилась под вопрос. Он мог говорить откровенно, потому что ни одно его слово не могло нанести ему вред или ущерб.

Правда, он все-таки струсил и сбежал, не объяснившись с Хлоей и не попрощавшись, — ну что же, это просто другая сторона того, что он без всякого ехидства относится к той присущей персонажам Ромера искренности, которая вызывала во мне такую искренность и восхищение. Может оказаться, что знаменитые ромеровские отношения сами по себе — заблуждения, маска, вымысел, и завершаются они столь же случайно, как и начались. Фредерик ускользает, сбегает с лестницы в квартире у Хлои, хотя она, обнаженная, ждет его в постели; Жан-Луи рано утром покидает квартиру Мод, после того как она вышучивает его за отсутствие предприимчивости; Адриан уезжает в тот момент, когда Хайде уже почти готова стать его любовницей, а Жером из «Колена Клэр», отыскав идеальный субститут, уплывает на катере, получив то, что хотел. Их сексуальность не просто бесстрастна, она еще и почти бестелесна.

За легкостью, с которой эти люди прикасаются друг к другу и предлагают себя для секса, лежит — и меня это поразило — подспудная сложность, заложенная в секс. В каждом фильме чувствуется нежелание доводить дело до секса с той легкостью, с какой к нему явно ведет сюжет.

* * *

Отсюда возникает вопрос: каковы же на самом деле эти мужчины, с этой их совершенно состоявшейся личной и профессиональной жизнью? Может, они асексуальны? Или сексуальность в них на неопределенное время поставлена на паузу? Может, человеческие отношения — это простые формальности? В отношениях персонажей возникает мир, где важностью не обладает ничто — ни сердце, ни душа, ни эго и уж всяко не тело; в этом еще одна причина того, почему они говорят столь свободно и почему отказа не предчувствуют и не боятся. А если отказ и случается, он скатывается с них как с гуся вода, потому что в Восьмом округе Парижа, или в Анси, или в Клермон-Ферране страсти столь утонченны и эфемерны, что в них уже не осталось места для эго, гордости или того, что французы называют amour-propre. Amour-propre, эта черная овца психологии Ларошфуко, которая больше всего на свете любит прятать свои уловки, чтобы крепче держать нас в повиновении, — она есть здесь, но в скрытом виде. И, как прекрасно знал Ларошфуко, эго иногда позволяет нам увидеть проблеск своих собственных махинаций, но с одной целью: польстить тому, что мы ошибочно принимаем за свою способность разгадать его коварные планы. Именно поэтому мужчинам у Ромера незнакомы неуверенность и сомнения в себе; у них нет любовных и материальных тревог, все им достается с легкостью. И когда бывший одноклассник Фредерика,