Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Во время нынешнего визита к высокопоставленному покровителю в российском генеральном штабе реб Йегошуа Цейтлину было уже почти шестьдесят. И несмотря на то, что он вел жизнь богатого и даже очень богатого человека, был он худощав и проворен. Маленькая круглая лысина блестела на его коротко подстриженной заостренной голове. Он хмурился в свою еврейско-русскую расчесанную бороду — темно-рыжеватую, как пригоревший кофе, и поседевшую с обоих боков. Его голубые глаза были немного печальны, задумчивы и даже мечтательны, как у человека, который выполняет свои торговые, земные обязанности, но в то же время мысленно пребывает в совсем иных мирах. Его задумчивый взгляд вступал в противоречие с тем, что этот же самый человек днем и ночью занимался обеспечением поставок сухарей для солдат, овса для армейских лошадей, шампанского для офицеров, свинцовых пуль для кремневых ружей…
И так получалось всю жизнь: торговец и знаток Торы постоянно спорили внутри него. Когда реб Йегошуа Цейтлин был моложе, торговец был сильнее. Теперь, с первой сединой на щеках, торговец в нем утомился.
Знаток Торы поднял голову… Ему захотелось душевного покоя. Захотелось отряхнуть с себя пыль войны вместе со всеми радостями еврея, пользующегося покровительством христианского господина. Он будто ощутил, что погода обязательно должна поменяться. На него напало в последнее время какое-то скрытое беспокойство. Захотелось иметь собственное гнездо. Захотелось жить в доме среди лугов и лесов, где можно сидеть, углубившись в чтение святой книги. И пусть снаружи бушует буря, сколько ей будет угодно.
Каждый раз, когда реб Йегошуа Цейтлин ждал вот так своего покровителя, он был приятно взволнован. Новые планы так и вертелись в его голове, его охватывало нетерпеливое желание начать новые предприятия. Сегодня он был грустным и усталым. На сердце была тоска, как будто он сидел в приемной у важного врача, не зная еще, что тот врач ему скажет… Еще не поев, он пил кислый русский клюквенный морс, чтобы немного освежиться. Это было единственное, что он позволял себе взять в рот во время таких визитов к своему покровителю, у которого дорогие вина лились рекой и гости обжирались изысканными кушаньями так, словно наступал конец света… Он, реб Йегошуа Цейтлин, уже решил для себя, что дальше делать с собой. Но что скажет об этом его покровитель?..
3
Тяжелые бархатные занавеси на дверях лениво шевельнулись, раздвигаясь. Реб Йегошуа Цейтлин сразу же вскочил, будучи поражен тем, что увидел светлейшего князя «так рано», то есть до обеда, причем не в его обычных стоптанных шлепанцах, не в подбитом ватой халате, а при полном параде, в серебристо-белом парике и с дорогими манжетами, высовывавшимися из-под рукавов. Отблеск розовых обоев придавал ему даже некую свежесть… Однако удивление реб Йегошуа Цейтлина длилось всего мгновение. Подо всей этой пудрой Цейтлин разглядел увядшее бритое лицо своего покровителя, еще более измученного, чем обычно. Он увидел, что мясистое тело под парадным камзолом расплылось еще больше, чем под ватным халатом: «А он еще так подпоясался. Что-то тут не так…»
Однако реб Йегошуа Цейтлин никак не проявил своих мыслей. Наоборот, с сияющими глазами и с дружеской почтительностью шагнул навстречу князю.
Тот уже протянул к своему еврейскому поставщику обе свои отечные руки.
— Душа моя! — добродушно сказал он, по своему обыкновению, как всегда, когда обращался к близким к нему людям.
Однако тут же спохватился, что реб Йегошуа Цейтлин плохо говорит по-русски, и заговорил на том языке, который очень хорошо помнил еще с того времени, когда носился по Немецкой слободе в Москве и водил дружбу с ядреными немецкими девицами. Именно на этом языке он сговаривался со своими еврейскими поставщиками. Правда, у светлейшего князя был настоящий русский акцент. То есть он окал после гортанного «х» и произносил твердое русское «г» вместо фрикативного.
— Майн херц![89] — сразу же он перевел свое русское приветствие. — Извини, что тебя заставили ждать! Я им уже устроил головомойку за то, что они мне раньше не сказали. Мне очень надо с тобой переговорить…
— Готов служить вашему сиятельству! — отчеканил реб Йегошуа Цейтлин на армейский манер.
Потемкин тыкал ему, как всем, кто стоял ниже его, молодым и старым. Это не было дешевое тыканье старого офицера, привыкшего разговаривать с солдатами. Это была истинно русская добродушная фамильярность в обращении с людьми, которым доверяешь, которых уважаешь. Однако реб Йегошуа Цейтлин никогда, даже во время самых доверительных бесед, не забывался. Он всегда придерживался раз и навсегда принятых им норм вежливости. По большей части он начинал разговор с «ваше сиятельство» и обязательно стоя. И продолжал так, пока Потемкин не брал его за руку и не усаживал напротив себя. И на этот раз светлейший князь тоже добродушно рассердился на еврея:
— Опять ты со своим «ваше сиятельство»! Оставь, майн херц! Уж лучше называй меня по имени-отчеству, как того требует старый добрый русский обычай.
И, чтобы целиком погрузить его в атмосферу дружелюбия, Потемкин вытащил свои нюхательные приборы, то есть золотую табакерку с портретом матушки Екатерины и малиновый носовой платок. Угостив реб Йегошуа понюшкой ароматизированного табака, он и сам взял понюшку. Но повести разговор так, как планировал Потемкин, не получилось…
Короткой паузой воспользовался реб Йегошуа Цейтлин:
— Ваша светлость… Григорий Александрович! Извините мне мою смелость. Я тоже должен с вами переговорить. Я приехал, чтоб покорно попросить вас освободить меня от поста провиантмейстера. Есть достаточно других. Я подожду, пока кто-нибудь другой… Я больше не могу…
Реб Йегошуа Цейтлин произнес это быстро, даже, пожалуй, слишком быстро, совсем не так, как разговаривал обычно: продуманно и неспешно. Произнося это, он дважды моргнул, словно боялся, как бы покровитель не остановил его и не отверг эту покорнейшую просьбу.
Глава шестнадцатая
Выговорив то, что на сердце
1
Реакция на просьбу реб Йегошуа Цейтлина
