позволит сэкономить много человеческих сил и средств… Он, этот «Наполеоне», просит только, чтобы ему как можно быстрее дали должность в Российской армии. Он хочет оставить охваченную революцией Францию…

Потемкин не понимал, что это вдруг Екатерине взбрело в голову прислать ему сюда такую ерунду?.. Однако тут же вспомнил, что он, собственно, и не дочитал до конца ее письма.

Ближе к концу письма императрицы он нашел разъяснение. Мелкими буквами в постскриптуме было написано, что с тех пор, как он, Потемкин, сделал французского эмигранта дюка Ришелье[81] управляющим Одессы, а графа Ланжерона[82] — губернатором в Крыму, императорское бюро буквально завалено покорнейшими прошениями всяческих французских авантюристов из эмиграции в России, в немецком Кобленце, а также из самой Франции. И от них невозможно отвязаться. Вышвырнешь их через дверь, а они лезут в печную трубу. В последнее время ей пришлось попросить, чтобы на такие письма совсем не отвечали, а эмигрантов с рекомендациями — не принимали. В качестве образца она посылает ему одно такое письмо после того, как все остальные выбросили в корзину для бумаг. Ее это письмо позабавило. Пусть теперь Григорий Александрович тоже немного позабавится…

В добродушии, с которым был написан этот постскриптум, Потемкин своим острым чутьем сразу же почувствовал влияние Платошки Зубова, как запах хорька… Он сразу же догадался, что «Платошка» уже примеривается, как бы сколотить себе капитал на новых доходах с одесского порта и с Крыма, и в связи с этим подстрекает против него петербургскую камарилью… Он уже, небось, «ужасно обижен» тем, что набирают так много иноземцев командовать Святой Русью. При этом он имеет в виду устроить новую кампанию против своего единственного сильного конкурента, то есть против него — Григория Александровича Потемкина…

Однако нахальное письмецо французского офицеришки все-таки развлекло его.

— На, — протянул он его с деланой серьезностью своему адъютанту. — Может быть, тебе, Степан Максимович, не хватает стратега? Почитай!..

Адъютант Чертков сразу же уловил, в чем дело, и по-шутовски подыграл начальнику. Сначала тихо, про себя, а потом — вслух, громко — с комической торжественностью читал он эту писанину, начертанную на революционной бумаге — шершавой и зеленовато-серой — почерком школьника, который учится писать прошения в казенном стиле. Смешные слова о «новой стратегии» Чертков выделял голосом, строя при этом комические гримасы:

— «…Новая стратегия, которую я предлагаю вашему величеству, базируется на совершенно иных принципах ведения войны. Легкая артиллерия занимает здесь место дорогой и тяжело нагруженной кавалерии и т. д. Что же касается инфантерии, то расходы на нее сокращаются на две трети при помощи быстро вводимой системы контрибуций — деньгами и провиантом, как только победоносная армия врывается во вражескую страну…»

— Ха-ха, хи-хи! — зашелся заливистым смехом письмоводитель Абруччи. Даже нахмуренное лицо Потемкина просветлело.

— Ну и ну! — махнул он рукой — Какого пару он поддает тут, этот сопляк!

Но больше всего смеха вызвало театральное имя, которым было подписано письмо. Чертков прочитал его по слогам, с комментариями, подчеркивая и растягивая каждое «о»: «На-по-ле-о-не Буна… Бона… Погодите, погодите! Ага! Буонапарте! Тьфу-тьфу! А я уж было подумал Буонарроти…[83] А это Бу-о-на-парте! Вона как!

Он, конечно же, продавал жареные каштаны в Латинском квартале в Париже. Санкюлоты сожрали все его каштаны, вот он и стал стратегом!

На взрывы хохота из соседнего кабинета вбежал генерал Головин — высокопоставленный сотрудник штаба, с хорошенькой женушкой которого Потемкин сотрудничал на свой манер, пока не занемог. На вопрос Головина, что это здесь так громко смеются, Чертков еще раз перечитал для него письмо французского офицеришки — и снова с забавными минами и с собственными юмористическими комментариями.

Теперь смеялись все трое: Головин, Чертков и Абруччи, — но сильнее всех смеялся письмоводитель Абруччи. Своим старательным смехом он, кажется, хотел подчеркнуть, что хотя сам он итальянского происхождения, тем не менее способен оценить остроумие адъютанта Черткова, глумящегося над «Наполеоне», который тоже, видимо, итальянец… Он так старательно и искренне раскачивался со смеху, что золоченые гусиные перья, засунутые у него между париком и ухом, вывалились на лежавшие перед ним и готовые к тому, чтобы на них писать, листы чистой бумаги.

Глава пятнадцатая

«Провиантмейстер» Цейтлин

1

Другие личные письма, полученные Потемкиным в то утро, не были особенно веселыми: письмо от генералиссимуса Суворова, в котором тот просил замолвить за него словечко в Священном Синоде, чтобы ему позволили наконец развестись со своей молодой женой Варварой Ивановной, которая, видимо, вышла за него замуж только для того, чтобы жить с другими в то время, когда ее муж находился на фронте… А когда он, к примеру, не на фронте?

Другое письмо было от дюка Ришелье, новоназначенного губернатора Одессы. Он писал ему почти то же самое, что и граф Ланжерон пару недель назад писал из Крыма, как будто эти французские аристократы сговорились между собой. Оба писали, что с коренными жителями вновь завоеванных областей, то есть с татарами, валахами и румынами, можно было бы наладить отношения и привязать их к русскому государству. Трудно только с понаехавшими русскими чиновниками и с немецкими карьеристами, привозящими рекомендации из Петербурга. Они выдавливают все соки из обедневшего и поредевшего из-за войны населения, издеваются над мусульманскими молитвами, врываются в караимские и еврейские синагоги… Дюк Ришелье просил, чтобы к нему больше не присылали таких чиновников. Если можно — побольше дворян из числа французских эмигрантов, которые воспитаны совсем иначе…

Еще одно письмо было от тайного друга Потемкина, точнее — от его хорошо оплачиваемого агента при дворе в Петербурге. Письмо было написано тайнописью и с использованием выдуманных имен вместо настоящих. Оно полностью подтверждало подозрения Потемкина, возникшие у него, когда он читал постскриптум письма матушки Екатерины. Платон Зубов действительно начал новую кампанию против него, нашептывая во все патриотические уши, что Гришка Потемкин продает Святую Русь французским авантюристам, которых назначает губернаторами и управляющими в недавно завоеванных землях Причерноморья. А со своими жидами, с оптовыми поставщиками, он работает заодно и делит с ними их огромные доходы. Эти жиды поставляют ему на фронт червивые сухари, гнилую капусту и заплесневевший овес, который даже загнанная лошадь не захочет в рот взять. А «светлейший» покровитель жидов еще и выдвигает претензии: казна, видите ли, в чем-то тут виновата. Казна скупится на фураж и на провиант. Казна задерживает платежи, разоряет подрядчиков, наносит ущерб их кредитоспособности в России и за границей…

Дальше в зашифрованном письме говорилось о том, что, подлизываясь к Платону Зубову, или же