дверь. Ответом ей была тишина. Только приоткрыв дверь, она услышала его могучее дыхание, словно он торопился спать, навёрстывая предыдущую ночь. Увидев, что он спит на диване при горящем свете, она не стала его будить, а вырвала из записной книжки листок, написала «Спокойной ночи», положила листок ему на грудь и тихо ушла.

Миле было ясно, что, во-первых, та лёгкость, с которой Жора согласился на обмен, может быть обманчивой и, во-вторых, то, что он завтра занят и не может получить вещь у доверенного лица, тоже недостоверно. Из этого следовало, что Жора вполне заслуживал внимания такой женщины, как Мила. И не только благодаря своей красоте. По крайней мере сегодняшний визит никак нельзя было считать последним.

На другой день Мила с самого утра уехала с Вартаняном на пляж и, чтобы остаться честной перед Жорой, была занята целый день. Там она рассказала Вартаняну, как весело прошёл ужин у Жоры, после чего Вартанян окончательно перестал терзаться муками ревности. Зато его стали посещать мысли и сомнения относительно предстоящего обмена с Жорой: когда у мужчин всё благополучно на личном фронте, их всегда начинает тянуть на рабочие и прочие подвиги, и они становятся деловито-задумчивыми, пребывая в изыскании способов совершения этих подвигов.

Вечером, когда Мила и Вартанян вернулись в гостиницу и разошлись по своим номерам, к ней в комнату зашёл Жора и снова предложил поужинать у него в номере. «Однако с таким ухажёром недолго и фигуру потерять», — подумала Мила, и они договорились завтра с утра пойти осматривать город, причём Жора вызвался быть экскурсоводом.

После его ухода она предупредила об этом Вартаняна, и тот снова начал терзать себя муками ревности, хотя и не так интенсивно, как в прошлый раз.

Вышло всё так, как Мила с Жорой договорились. Они ходили по городу, он действительно неплохо его знал и сообщил ей немало фактов из истории и географии, о которых обычные экскурсоводы почему-то не говорят. Они пообедали в ресторане, потом погуляли по набережной, а когда возвращались под вечер обратно, он повёл её какими-то боковыми улочками и в одном месте попросил подождать его всего десять минут: ему надо было зайти к старому знакомому и передать книгу, чтобы не приходить специально из-за этого сюда завтра. Жора зашёл в подъезд, а Мила ходила по почти безлюдной улочке и рассматривала фасады домов.

Он пробыл там меньше обещанных десяти минут, и они пошли дальше, весело болтая. Потом он даже сочинил экспромт:

Вы улыбаетесь так мило,

Что всякий скажет, что вы — Мила!

Но, на счастье, это произошло уже у самой гостиницы. Войдя в гостиницу, Мила стала непреклонна, они попрощались без всяких лишних нежностей, кроме дежурных, и она пошла в свой номер. А оттуда к Вартаняну.

Он лежал на диване и в который раз сантиметр за сантиметром изучал потолок. Когда она вошла, он вскочил и вытянулся по стойке «смирно».

— Вольно! — сказала она, и по её голосу чувствовалось, что подача такой команды для неё вполне обычна.

Но Вартанян, очевидно вследствие того что ещё не служил в армии, чуть было не понял команду неправильно, за что и получил взыскание: Мила вольностей на службе не допускала.

Она рассказала ему о своей прогулке как можно подробнее, так как боялась, что увлечённый юноша может натворить глупостей и завалить дело. Потом напомнила ему, что завтра — день обмена, и постаралась ещё раз предостеречь его, сама смутно представляя от чего. Но у Вартаняна выветрились последние мысли о предстоящем обмене, потому что он весь день думал совсем о другом: он никак не мог понять, кому отдаст предпочтение, когда вернётся, — Кате или Миле. Известно, что женщины совместимы в одной честной мужской душе только если обе в одном месте, но в разное время или если они одновременно, но в разных местах. Поэтому все опасения Милы он пропустил мимо ушей.

Потом они погуляли по вечерней Одессе, поужинали и разошлись спать. Договорились, что до конца операции Мила не покажется на глаза ни тому, ни другому.

И вот наступила суббота. Мила не показывалась, что соответствовало уговору.

А Вартанян пошёл в сберкассу получать деньги. В сберкассе к нему отнеслись без должного доверия и долго сверяли сумму, обозначенную в аккредитиве, с его внешними данными. Но, как известно, если документ железный, никакие внешние данные, и даже полное их отсутствие, испортить дело не могут. А документ был подлинный, что иногда оказывается лучше любой подделки, в том числе при наличии таких денег у открывателя аккредитива.

Получив наконец деньги, Вартанян принялся их считать, не отходя от кассы, как это было предписано висевшим объявлением. А так как деньги были крупные, а купюры мелкие — сплошь четвертные и полсотенные бумажки, то за время их счёта за ним выстроилась очередь, которая не собиралась молчать. Но Вартаняна нелегко было сбить с пути: он мужественно пересчитал деньги два раза, после чего отошёл в сторону и рассовал их пачками по разным карманам, чтобы удобно было отдавать, когда они с Жорой начнут торговаться, как предупредили его перед отъездом.

Запомнив, где сколько лежит, и выучив это как таблицу умножения, Вартанян пошёл в гостиницу и долго вертелся в своём номере перед зеркалом, придирчиво проверяя, не топорщатся ли карманы от такого груза. А потом решительным шагом направился в номер к Жоре, Тот был на месте и быстро откликнулся на стук в дверь. «Значит, ждал», — отметил Вартанян и опять-таки решительно вошёл. Поздоровались.

— Я вас жду, — сказал Жора, и голос его показался Вартаняну несколько более ласковым, чем в прошлый раз. — Я уже всё получил, что надо.

— А я — вот он, — единственное, что удалось Вартаняну на это ответить.

— Приступим? — предложил Жора.

— Я готов, — сказал Вартанян.

— Сколько денег дала вам Катька? — Тон Жоры стал сугубо деловым.

— Столько, сколько вы заплатили за эту вещь, — ответил Вартанян как можно уклончивее.

— Значит, все двенадцать тысяч. Это хорошо, — похвалил то ли Катю, то ли Вартаняна Жора, хотя Вартанян знал, что вещь стоила Жоре десять тысяч.

— Да, все двенадцать, — сказал он, так как Анна Леопольдовна знала своего поклонника, столь же охочего до любви, сколь и до денег, и поэтому дала резервную сумму.

— Но вот ведь какая штука, — озабоченно произнёс Жора, прикидывая в уме, во сколько лишних тысяч могла бы Анька оценить его благородство. — Тут за это время произошло некоторое колебание конъюнктуры, и в связи с этим цены — того, сами