«У люб – ви как у пташ – ки крыль-я…» – вызвонила Марго.

– Привет, – заговорщическим полушепотом спросила Лара. – Ну что, как оно?.. А вроде ничего? – эй, погоди обниматься, дай дверь закрыть! Соло! Ты где?! Меня душат!!!

Сияющая Марго выпустила Ларину шею и прошлась по коридору в чечетке. Соло в домашних брюках и выгоревшей камуфляжной майке вышел из гостиной, улыбаясь.

– Вижу, есть результат?

– Есть! Есть! Есть! – восклицала Марго, бешено вертя длинным концом шарфа. – Не годна к вычислительной!

– С формулировкой?..

– Усиление альфа-ритмов во лбу! Височные бета и гамма! Синхронизация передних с задними! И пэбэ-тридцать два! Соло, я вас люблю-у-у-у!

– Может, десинхронизация?

– Да, точно! И еще межполушарное что-то такое!

– Ну, значит, все в норме, – констатировал Соло, и кружащаяся Марго с хохотом рухнула ему на руки. – Стой, не падай.

Ладони у него были теплые, и он ловко придал ей вертикальное положение. Марго покосилась на Лару и вдруг застеснялась.

– А я шампанское принесла… Вот.

– Замечательно! – ответила Лара. – А у нас есть сыр и папайя.

Шампанское пили в зале, и бледное осеннее солнце так же кипело, вспыхивало и переливалось через край. Сверкали хрусталики на люстре, золотом горели книжные корешки, блестели навощенные листья на подоконнике, кружилась в своем вечном хороводе веселая живность в вирт-эволюшне, и мелькали отражения рыбок и змеек в высоких бокалах. Каждый миг был полон смысла.

– За тебя, Маргаритка!

– Соло, за вас и Лару!

Полбокала еще добавили радости, хотя, казалось, уже некуда.

– Соло, я сейчас подумала – какие же стихи вы сами пишете? Я имею в виду, по-настоящему, а не в буриме? Вы, наверное…

И что-то оборвалось, только слышно, как оседает пена от шампанского.

Соло коротко хохотнул, будто закашлялся. И сказал очень мягко:

– Я, Маргаритка, стихов не пишу. Совсем. Не пишутся у меня.

Не верю, хотела сказать Марго, и даже рот открыла. Но тут же поняла, что верит. Что это правда.

– После армии, Марго, – так же мягко сказала Лара. – После армии – не пишет. Раньше-то писал.

Рогатые рыбы, колючие шары, змеи с плавниками неслись друг за другом в черноте под стеклом. В маленькой лужице лопались пузырьки.

– На самом деле это замечательная история, – спокойно и с улыбкой заговорил Соло. – Как-нибудь, но лучше не прямо сейчас, посмотри в Энциклопедии так называемый Брянский инцидент. Ошибочный запуск по несуществующей цели… ну неважно. А важно то, что главным героем этого инцидента был твой покорный слуга. Тогда молодой и на вид безвредный. Шуму было… Собственно, этот инцидент и создал… прецедент. С тех пор такие, как мы с тобой, почему-то считаются негодными к вычислительной службе. Адо того пытались как-то скорректировать, чтобы нам было проще выполнять гражданский долг. Никакого вреда нам от этого не было – то есть ничего такого, что поддавалось бы диагностике. А стихи… стихи такая штука, которую к медицинской карте не подошьешь.

– Соло… я…

– Ой. Ну ты что? Стихи – не единственный способ, знаешь ли.

– Хватит ужасы рассказывать девушке. Давай-ка еще по одной?

– Да, – сказала Марго. – Давайте.

Она плохо помнила, как забрела в кофейню. Перед ней поставили белую чашечку с черным эликсиром, и шампанское наконец перестало щипать в носу, отступило от глаз.

Марго вынула эском, быстро набрала несколько слов. Отправила. Посмотрела немного на экранчик и принялась размешивать сахар. Проклятье, губы все равно расползаются в стороны, как у маленькой, и подбородок дрожит… Хорошо, что я написала ему. Но он же все равно не ответит, ну и что?

Кофе оставалось на четверть глотка, когда эском звякнул. Письмо. Наверняка ерунда какая-нибудь, реклама…

50/09/29. Solo. Письмо пустое! Нет: с музыкальной прицепкой. Марго сунула в ухо банан и кликнула на квадратик с нотой.

Гитара и скрипка… и голос:

И всё, конец фрагмента. «Перезапустить?» Нет.

Цитата должна быть ясна с первого повторения.

«Расслышать бурю за плясом дробным не доведется не нам, ни детям». Но ведь можно все слышать и делать вид, что не слышишь, и продолжать танец, потому что так нужно. Чтобы встретиться потом.

Она вытащила из кармана клавиатуру, расправила ее на столике, подключила и открыла предпоследний файл.

Кленовый лист неторопливо падал в колодец двора, словно вычерчивал вертикальную строку японского стихотворения. Человек за окном

Один попросил провидицу вёльву поведать о Рагнарёке – великой битве, которая положит конец миру, и о том, кто будет жить после нее. И сказала вёльва, что в этой битве сгорят небеса, земля и целый мир, погибнут все боги и весь род людской. Тогда из моря поднимется новая зеленая земля, и придут на нее младшие боги и новые люди – мужчина и женщина.

Оазис, расположившийся неподалеку от высоченной божницы, носил невразумительное название «ШЕПLЕГШ». Выглядел он так себе – несколько брезентовых шатров, вздуваемых горячим ветром, насосная станция да чахлая акациевая рощица. Легко можно было и не останавливаться в нем – воды Диску и Василисе хватило бы до следующего оазиса, а шнягу стоило экономить. Диск равнодушно покатил тележку с поклажей мимо зазывалы, приветливо махавшего руками на жестуно: «Холодная вода! Жирная жратва! Заходи!» Но Васька остановилась перед табличкой с названием «ШЕПLЕГШ», будто уперлась в изгородь.

– «Что?» – показал Диск.

Васька на него не смотрела, она сосредоточенно водила пальцем по крашеным буквам. Диск похлопал ее по плечу, Васька оглянулась:

– «Идем!» – показал он.

– Эти буквы, – прошептала Васька. – Они металлические.

– Ну и что? – прошептал Диск, торопливо обмотав рот шарфом.

– А то. Это не буквы. Это пластинки от сердечника трансформатора. Мне надо на их свалку.