хотя бы не столь категоричной? Судить не по-женски, а по-матерински. Или не судить вовсе, а принять, что бы ни случилось, какой бы глупой ни оказалась дочь.

– Спасибо тебе потом Антон с Юлькой скажут за свое детство. Или не скажут. Вот ты мне не сказала, и я знаю почему. Не была я тебе матерью ни одного дня. Работала сутками как проклятая, лишь бы прокормить. Не давала тебе то, что должна дать мать. Заботилась, да, голодной и раздетой ты не ходила. Имеешь полное право меня не любить, я тебе недодала любви. Не умела я, не знала как, да и сил не оставалось. Но Антон тебя любит, и Юлька тоже. Только ты их нет. Потому что они от Георгия. А живот сейчас наглаживаешь, потому что дите – от Толика твоего сокровенного, чтоб он сдох уже. Что-то ты не наглаживала пузо, когда ходила беременная Антоном и Юлькой. Только истерики устраивала и страдала. Но дети-то при чем? Почему их не любить-то? Как ты могла отдать Антона Георгию? Он жесткий человек, да, но не жестокий. Не стал бы он с тобой спорить, воевать. Надо было в ногах у него валяться, но ребенка при себе держать. А ты вот так просто, легко… отказалась от сына. Не удивляйся, если Антон будет тебя ненавидеть всю оставшуюся жизнь.

– Георгий изменил мне первым. Всегда изменял, – твердила, будто заведенная, Анна.

– Ой, ну что ты заладила? Себя хочешь в этом убедить и оправдать? Так на здоровье. Только тебе от этого легче? Или Антону с Юлькой? Да любой бы мужик от такой жены, как ты, загулял. А то я не помню, как ты стену целыми днями гипнотизировала! Депрессия у нее. В наше время не было никаких депрессий. Вкалывать приходилось и детей поднимать. Не до валяния на кровати было. Георгий, я тебе скажу честно, долго терпел. Мирился с твоей придурью. Грудью кормить не хочешь, так пожалуйста – смеси. Мужу сготовить не можешь и в квартире прибрать, так мать приедет по вызову и все сделает. Домработница квартиру отдраит. Ребенка ни искупать, ни накормить у тебя сил, видишь ли, нет. Так на́ тебе няню, мать, опять же, на подхвате. Знаешь, что я тебе скажу? От безделья ты страдала. Лучше бы лишний раз полы помыла, полегчало бы. Вот сейчас родишь, покрутишься с ребенком сама, без всякой помощи, так, может, мозги на место и встанут. Начнешь ценить, что потеряла.

Этого малыша, который был никому не нужен, кроме нее, Анна ждала так, как не ждала Антона и Юльку. В этом мать была права. Гладя живот, она хотела передать еще нерожденному ребенку всю любовь, которую не высказала Толику и не получила от него. Она рассказывала малышу, пусть и мысленно, как они с его отцом учились в одном классе, как целовались за кустом шиповника на школьном дворе, как убежали в разгар выпускного. И тот раз был первым и самым счастливым в ее жизни. Она забеременела, призналась маме, та отвела ее на аборт. Ради новой счастливой жизни. Анна верила, что мама знает, как лучше, испугалась, поэтому не спорила. Но все эти годы думала: а как бы сложилась жизнь, если бы она не сделала аборт, осталась с Толиком, родила ребенка? Все было бы по-другому? Или нет? Но тогда бы она не бежала столько лет от самой себя, не хотела вернуть все назад, в прошлое, к Толику. Если бы вышла за него замуж, они бы устроили традиционную свадьбу с салатами и разбавленным спиртом, она бы родила, Толик забухал на радостях. Потом они жили бы от зарплаты до зарплаты, ругались, мирились, она гуляла бы с коляской по местному парку, и ей все знакомые докладывали, с кем и когда видели Толика… У нее была бы та жизнь, которая сейчас есть у Ленки. Но, в отличие от Ленки, Анна бы развелась – с криками, воплями, скандалами, мордобоем, все как положено. Потому что не стала бы терпеть любовницу – бывшую одноклассницу. Анна иногда думала – неужели Толику с Ленкой так же хорошо, как с ней? А Ленке так же хорошо, как ей с Толиком? Нет, не может быть. У них была настоящая любовь, страсть. Не может быть повторения такого. У нее же не случилось. Значит, и у Толика не должно. А какими мыслями она еще должна была себя утешать?

Может, тогда, если продолжать историю в сослагательном наклонении, в новые отношения Анна вступила бы с пониманием, что такое семейная жизнь. Но с Толиком ничего этого она не прожила. Сделала аборт, как велела мать, и уехала, по сути, сбежала в столицу, где встретила Георгия. И теперь, спустя столько лет, вернулась к тому, с чего начинала. С веры в любовь с первого взгляда, с того, что Толик – единственный мужчина в ее жизни, самый хороший, самый замечательный. Глупость, на которую способна лишь молодость. Да, так считается. Но зрелость куда чаще совершает глупые поступки. Молодость – смелость, радость, страсть, но уж точно не механизм самоуничтожения, который запускается, когда наступает кризис определенного возраста. Кризисы бывают не только у детей – трех, пяти, семи лет. Но и у взрослых. Только трехлетки пробуют границы, за которые можно заходить, а тридцатипятилетние, сорокалетние могут и в окно выйти от нелюбви или невостребованности. Пятилетки доказывают собственное «я», как и пятидесятилетние мужчины, вдруг связывающие судьбу с девушками на четверть века моложе. Они еще могут, еще способны и о-го-го. Они убегают не от прожитых лет, а от себя. И в этом их главная беда. Эти мужчины, добившиеся власти, денег, так внутри и остались неуверенными подростками, страдающими от прыщей, лишнего веса, презрительных взглядов девушек. Теперь они седые, с заметным брюшком, разочарованным навсегда взглядом. Но копни чуть глубже – и тут же проявится подросток со всем набором комплексов. Взрослеют не все. Некоторые мужчины и женщины не способны на этот подвиг. А это действительно подвиг – повзрослеть. Инфантилизм – очень удобное прикрытие для жизни. Ты ни за что не отвечаешь, не принимаешь никаких решений, идешь куда скажут, делаешь что велят или решат за тебя. Взросление подразумевает ответственность. Иногда удобно не взрослеть, потому что ответственность – это прежде всего больно. Она бьет по тебе наотмашь, не прощает ошибок, даже малейших. Именно поэтому иногда проще согласиться, чем спорить и биться. Легче быть страусом – засунуть голову в песок и переждать. Только иногда под головой оказывается не песок,