а асфальт. Предложенный Анной развод был вовсе не решением, а попыткой засунуть голову в песок. Она ведь была уверена, что Георгий на это не пойдет. А его неожиданное согласие стало тем самым асфальтом, о который она разбила лоб.

Почему Анна не билась за Антона? За то, чтобы оба ребенка остались жить с ней? Потому что так и не повзрослела. Она вела себя как подросток – неразумный, управляемый эмоциями, вредящий прежде всего себе и близким людям, не способный просчитать ситуацию хотя бы на шаг вперед. Чем ее решение обернется в дальнейшем? Какими будут последствия? Особенность инфантилизма – эгоцентризм. Ты думаешь только о себе, о собственных чувствах. Способность думать о других, о чувствах, эмоциях, которые испытают родные спустя время, – тяжелый труд, мучительный навык. Надо наступить на собственное горло. Ты задыхаешься. Это невыносимое страдание для эго, самооценки, тщеславия, амбиций. Но как можно измерить вес эмоций? Когда на одной чаше весов – твое собственное «я», на другой – дети. На одной – твоя жизнь, на другой – жизнь детей. На одной – твое счастье, на другой – счастье детей. Одни выбирают себя, другие – детей, семью. И живут многие годы с пяткой на горле. Счастливы ли они? Да, вполне. И в этом положении вполне можно жить, дышать. У каждого свой выбор. Анна выбрала себя.

Даже сейчас она не знала, что делать. Тогда, в юности, за нее решила мама – сделать аборт. Сейчас, узнав о беременности, Аня должна была решать сама. Она думала, что беременность рассосется сама собой? Нет, конечно. Но она ждала, что ей кто-то скажет, что делать. Например, Толик, отец ребенка. Именно поэтому она обрывала его телефон. Но Толик тоже остался подростком. Узнав о беременности любовницы, он просто перестал отвечать на ее звонки. Она ходила кругами по району, надеясь наткнуться на него или на Ленку, чтобы хоть та увидела, что происходит, хотя ей наверняка успели доложить подружки. Но и Ленка не предпринимала никаких действий – не истерила, не кричала, не приходила устраивать разборки. То есть тоже не брала на себя ответственность за будущее. Их общее будущее. Все замерли и делали вид, что ничего не происходит и все как-то решится само собой. Все были страусами, засунувшими головы в песок. Ане часто снился кошмар – пустыня и много страусов. Все безголовые. Видны только тела.

– Не понимаю, чего тебе не жилось? Всегда ведь хотела вырваться из нашего болота, жить другой жизнью. И что? Снова вернулась квакать? Столько сделать, чтобы уехать и все это просрать! Ради чего? Кого? Толика? Великой любви? – Мать, постаревшая раньше времени, уставшая, сидела за столом, сложив руки на клеенчатой скатерти, которую давно стоило выбросить. Она опять завела разговор на любимую тему – какого рожна не хватало Анне. – А дети?

– При чем здесь дети? – устало спросила Анна.

– Вот именно. Для тебя ни при чем, – кивнула обреченно мать. – А для Георгия при чем. Ты не мать, не жена. Нет в тебе инстинктов.

– В тебе, что ли, есть? – огрызнулась Анна. – Ты, что ли, великая мать?

– И во мне нет. Поэтому не смогла тебе передать, – согласилась мать. – Любви в нас нет. Думаешь, от твоего Толика другой ребенок родится, и ты его будешь любить? Не родится, не будешь. Если останешься с ним здесь, станет таким же, как Ленкины дети. Начнет материться в три года, пойдет в школу для дебилов…

– Между прочим, я тоже эту школу окончила. – Аня понимала, что мать права, но спорила, чтобы защитить хотя бы себя.

– Ну так и вернулась, ума не хватило задержаться, – пожала плечами мать.

– Ты мне поможешь? – спросила Анна.

– Не знаю. Я тебе помогала и с Антоном, и с Юлькой, но они меня не любят. Они думали, что я какая-то повариха и уборщица. Не бабушка. Не пойми кто. Вызвали – приехала, отправили – уехала. Юлька меня едва терпит, Антона я сколько уже не видела? Какая между нами может быть близость, если ты его ко мне не привозишь? Ладно, я была плохой матерью, но могла стать хорошей бабушкой. Дети твое отношение ко мне переняли. Ты меня ни во что не ставишь, и они так же. Они ко мне не привязаны. Сколько бы пирожков я ни испекла, я для них не любимая бабушка с самыми вкусными пирожками, а просто посторонняя тетка, которая печет пирожки. Связи у нас нет. Никогда не было. Ты думаешь, мне легко с этим жить? – Мать вдруг расплакалась.

– А мне легко? Обо мне кто-нибудь подумал? – закричала Анна.

– Главное, ты только о себе думаешь, – ответила злобно мать. – Захотела – бросила детей, захотела – родила нового. А что будет с этими детьми, ты подумала? Допустим, ты останешься здесь? Твой ребенок будет ходить по одним улицам, в один детский сад и школу со своими единокровными братьями? Вы с Ленкой вместе будете забирать детей из детского сада после школы? Обсуждать костюмы на утренник и подарки учителям? Так ты себе видишь будущее? А своему ребенку ты что скажешь? «Это тетя Лена, жена твоего папы, а это – твои братья? Где твой папа? Он живет с тетей Леной, а не с нами. Ты у нас случайно получился. А еще у тебя есть другие брат и сестра, между прочим». Что будет с Юлькой? Ты ее тоже сюда перетащишь? А Антона вообще больше видеть не собираешься?

– Прекрати, пожалуйста. Хватит. Ты не думала, что будет со мной? – огрызнулась Анна.

– Думала, поэтому хотела стать Георгию хорошей тещей. Приезжала по первому зову. Все, что могла сделать, сделала. И не за деньги, как ты считаешь. Я хотела помочь, сохранить вашу семью, на которую тебе было наплевать.

– Ну да, я последняя тварь, а ты – героиня. – Анну уже трясло.

– Это ты сказала, не я, – спокойно ответила мать.

Для Ани действительно измена Георгия, о которой она узнала случайно и тут же в нее поверила, и ее отношения с Толиком шли параллельными, не пересекающимися никак линиями. Георгий сказал тогда, что Аня все себе напридумывала, прочтя его переписку с женщиной-коллегой. Не было там никакой подоплеки. Давние знакомые, работают вместе. Все. Но Аня не хотела верить в безгрешность мужа и сразу же поверила в адюльтер. При этом была убеждена, что ее связь с Толиком не считается изменой, вообще не имеет отношения к браку. У нее – другое. Не просто роман, а любовь. Не измена, а счастье в другой