заводов. Он был счастлив, что мы возобновили привычные пробежки и поездки на велосипеде по проселочным дорогам Корваллиса. Дон объяснял, как анализировать полученные в экспериментах данные, и укреплял мою уверенность.

Я выдохнула перед следующим слайдом.

Он демонстрировал, что удаление ольхи – вне зависимости от того, избавились ли от нее полностью или частично – приводило к нулевому улучшению роста сосны.

Уничтожение лишней растительности, призванное реализовать нормы свободного роста на лесопосадках и обходящееся компаниям в миллионы долларов, не увеличивало продуктивность деревьев. Несмотря на потраченные деньги, лишенные соседей свободно растущие сосны развивались с той же скоростью, что и сосны среди ольхи.

В помещении воцарилось неловкое молчание. Дейв, молодой беззаботный лесовод, с которым я познакомилась на семинаре по лесовосстановлению, наклонился к своему руководителю, указывая на слайд. Они старательно вычищали территорию насаждений, а я утверждала, что удалять ольху ни к чему. Единственная процедура в моем магистерском эксперименте, которая действительно увеличила рост сосны, – апокалипсис с голой землей, когда мы стерли все травы, листья и злаки. Однако лишенные своего окружения экземпляры – те немногие, которые не погибли от мороза и солнечных ожогов или не стали пищей для грызунов, превратились в большие долговязые деревья с крупными неуклюжими ветвями и раздутыми стволами, которые пировали за счет притока света, воды и питательных веществ от гниющих тел мертвых соседей. Я глубоко вздохнула и начала объяснять.

– Удаление только ольхи не принесет пользы соснам. Если вы хотите быстрого роста сосны, придется уничтожить все травы, в том числе и вейник, – сказала я, демонстрируя слайды гигантских деревьев, разбросанных по вычищенному участку.

Аудитория зашумела, увидев необычные сосны: скрученные, испещренные язвами стволы, пораженные антракнозом. Лесоводы знали, что для таких быстро выросших деревьев характерны широкие годовые кольца и сучковатость – это отличало их от медленно растущих деревьев, которые естественным образом восстанавливаются после пожара. Однако они надеялись, что деревья перерастут эти дефекты и останутся по-прежнему ценными через полвека, во время следующих лесозаготовок. Мои данные опровергали их предположения. И я, и они также понимали, что на практике добиться такого состояния голой земли не удастся, слишком велика стоимость полной расчистки. Все, что они могли сделать, – один раз обрезать ольху и оставить растения подлеска, но мои данные показывали, что от этого нет пользы. Их руки были связаны политикой свободного роста, которая предусматривала штрафы или более дорогостоящие процедуры обработки, если на участках не убрали высокую кустистую ольху. Я понимала: это было направлено на то, чтобы в государственных лесах оставались здоровые, свободно растущие деревья, однако в своем рвении руководство, похоже, забыло, что лес – это гораздо больше, нежели просто совокупность быстро растущих деревьев. Стремление к быстрому росту за счет уничтожения местных растений в надежде на будущую прибыль ничем хорошим не закончится. Ни для кого.

Я подчеркнула, что политика, направленная на выращивание крупных коммерческих деревьев, порочна, если не ведет к созданию более здоровых лесов. Сосредоточившись на записях, я не заметила, как чиновники скрестили руки на груди.

– На этом слайде вы видите, что отсутствие ольхи, как и следовало ожидать, несколько увеличивает количество света, которое получают сосны, а также количество воды в течение одной недели в середине лета, однако это происходит из-за снижения доступности азота после разложения мертвых растений. «В итоге через пять лет рост древостоя практически не улучшился», – сообщила я и перешла к данным с метеостанции. Они показывали, что уничтожение всех растений привело к более экстремальному локальному климату: днем было очень жарко, а ночью поверхность почвы подмерзала.

Я снова начала запинаться, когда рядом со мной, казалось, материализовались крутящийся флюгер, самоопрокидывающийся дождемер, раскинувшиеся провода, датчики и тикающий регистратор данных. Барб, планирующая стать первоклассным фотографом, сделала снимок, пытаясь поддержать меня.

Я повернулась в сторону поднятой руки.

– Это ваша специальная площадка для исследований, а как насчет реального мира? – спросил какой-то лесовод.

Мужчины рядом с ним согласно кивнули.

– Отличный вопрос, – заметила я с нарастающим волнением. – Я отслеживала реакцию высаженных деревьев на регулярные операции по расчистке, когда компании вырубали ольху, но оставляли травы и злаки, и сравнивала ее с контрольными участками без обработки. Мы снова и снова получали один и тот же результат. Такая практика действительно обеспечивает деревьям свободный рост – они будут выше, чем остальные растения. Но независимо от того, опрыскивается ли ольха гербицидами или срезается пилами, происходит ли это на сухих или влажных участках, на юге или на севере, неважно, какая культура выращивается – сосна или ель, рост древостоев не улучшается, даже если их объявить свободно растущими. Меня беспокоит то, что половина свободно растущих сосен сейчас имеет какие-либо инфекции или повреждения, которые в конечном итоге убьют или покалечат их.

Один из главных специалистов Лесной службы нахмурился. Он просил моих коллег найти недостатки в статье, написанной на базе этого исследования, даже после публикации в рецензируемом журнале. Его прозвали Преподобным, потому что он проповедовал методы, в разработке которых принимал участие.

Методы, определяющие видовой состав и здоровье всего лесного ландшафта. Рядом с ним сидел Джо, специалист по контролю растительности из того же отдела Лесной службы, где работали мы с Барб, и где она подслушала обсуждение достоверности наших экспериментов. Преподобный и Джо вдруг почувствовали опасность.

Барб кивнула мне. Это был знак продолжать. Я привела очередной фрагмент данных, продемонстрировав прогноз Дона: продуктивность столетних сосновых лесов оказалась вдвое ниже там, где нет ольхи, насыщающей почву азотом. Жизнеспособность леса будет снижаться по мере уничтожения ольшаника при каждом последующем цикле вырубки. Модель показывала: соснам нужны соседи в виде ольхи, чтобы получать азот для роста и создания здоровых лесов, особенно когда запас этого элемента истощается после вырубки или пожара.

Молодая женщина резко подняла руку. Не дожидаясь моего разрешающего жеста, она спросила:

– Тогда почему мы тратим столько средств на опрыскивание ольхи, если это не улучшает продуктивности лесопосадок и даже может ухудшить их состояние?

В зале зашевелились и зашептались. Почувствовав напряжение в теле, я продолжила, обращаясь непосредственно к ней:

– Мы должны внимательнее изучить политику свободного роста, чтобы понять, оправданы ли эти затраты. Я беспокоюсь о здоровье наших насаждений.

Мне хотелось, чтобы здесь был Алан; я цеплялась за мысли о нем и о том, как он поддерживал и мои исследования, и меня. Алан помог бы ответить на эти вопросы.

Преподобный сказал Джо нечто такое, что заставило их рассмеяться. Они больше не были капустой. Ободрившийся Джо поднял руку и объявил мои результаты преждевременными, а затем спросил:

– Не следует ли нам придерживаться