Мать лежала под тяжелым одеялом, лицо ее запало и побелело как снег, словно в теле не осталось ни капли крови. Так оно и было. Откинув одеяло, Иеремия увидел, что под телом расплылась широкая лужа крови. Иезуит то бледнел, то краснел от боровшихся в нем чувств — гнева и ужаса.

— Отошлите женщин! — приказал он Алену.

Присутствующие молча повиновались. Осталась только акушерка, собиравшая свои инструменты.

В миске возле кровати лежал послед. Не обращая внимания на кровь, текущую по рукам, Иеремия сначала осмотрел плаценту, затем тело женщины. Наконец он выпрямился с глубоким вздохом, слишком потрясенный, чтобы говорить. Только когда подошла акушерка взять амулеты и тигель, он пришел в себя. Резким движением он схватил ее за руку и поднес ее к свету.

— Глупая женщина! Ты не знаешь меры! — набросился он на нее. — Вместо того чтобы предоставить все природе, ты решила помочь и своими грязными ногтями вырвала плаценту! Из-за твоей безбожной горячки бедная женщина истекла кровью!

— Но так всегда делают, сэр, — оправдывалась акушерка. — Если бы я не достала плаценту, она бы отравила тело матери. А мне нужно еще к одной роженице.

— Которую ты тоже замучишь, если ребенок не появится, когда тебе хочется. Да сохранит ее Господь!

Ален похлопал друга по плечу, пытаясь ободрить его:

— Пойдемте! Мы ничего больше не можем сделать.

Выходя из дома, они видели, как соседи сапожника окружили заботой совершенно беспомощного вдовца и его детей. Он потерял жену, но по крайней мере не остался один в своем горе.

Дверь операционной распахнулась, и вошли двое. Ален сначала заметил кровь на голове мужчины и лишь потом узнал его спутницу, поддерживавшую его с видимыми усилиями. В ошеломлении Ален поспешил им навстречу.

— Миледи, что случилось? — воскликнул он, принимая раненого.

— Мы не успели далеко отойти от дома, как на моего слугу упал кирпич, — сказала Аморе. — Вероятно, его расшатал сильный ветер.

— Да, ураганный ветер не просто неприятен, он может быть и опасен. Но вы, надеюсь, не пострадали? — Ален пристально посмотрел на нее, посадив слугу на стул.

— Нет, со мной все в порядке.

Она наблюдала, как Ален готовит все необходимое, чтобы промыть рану на голове вином. Это оказалось нелегко, так как слуга, точно пьяный, шатался на стуле. Вдруг он выпучил глаза и рухнул.

— Потерял сознание. Только бы ему не проломило череп! — заметил Ален с явным беспокойством.

В это время в кабинет вошли Иеремия и подмастерье. Вместе они перенесли слугу на операционный стол.

— Ну что? — спросила Аморе.

— Пока не могу сказать, — осторожно ответил Ален. — Кажется, кость не повреждена. Нужно подождать, пока он придет в себя.

— Вы можете оставить его мастеру Риджуэю, мадам, — заверил ее Иеремия.

Аморе прошла за ним на третий этаж. Как обычно, в комнате священника за столом занимался Бреандан Мак-Матуна. Увидев их, ирландец молча встал и вышел. Аморе проводила его ласковым взглядом:

— Он делает успехи, не так ли, патер?

— О да, и поразительно прилежен. Скоро он бегло будет читать и писать по-английски и по-французски.

Аморе с интересом посмотрела на странные буквы, которые Бреандан написал на бумаге:

— Это ирландский?

— Да, я попросил одного из моих братьев по ордену научить меня ирландскому алфавиту. Но составлять слова трудно.

Выслушав ее исповедь и прочитав разрешительную молитву, Иеремия какое-то время молча смотрел на нее. Аморе показалось, что она прочитала в его глазах беспокойство.

— Как ваши дела, мадам?

Она поняла, что он имеет в виду ее беременность, и равнодушно пожала плечами:

— По утрам иногда накатывает дурнота, но быстро проходит. А в остальном я чувствую себя хорошо.

— Я бы хотел осмотреть вас, если вы не возражаете.

Она с удивлением посмотрела на него. Мужчины обычно не занимались женскими болезнями. Только акушеркам было позволено словом и делом помогать беременным до и после родов. Но она не сомневалась, что у патера Блэкшо были на то веские причины.

— Как вам угодно. Вы ведь знаете, я доверяю вам.

Она начала развязывать шнуровку лифа. Иеремия попросил ее раздеться до рубашки и внимательно осмотрел. Следя за точными движениями его пальцев, она спрашивала себя, откуда эта неожиданная забота о ее здоровье. Что-то его угнетало. Закончив, он помог ей одеться, но так слабо затянул шнур, что она запротестовала.

— Тугая шнуровка повредит ребенку! — строго сказал он.

— Что с вами, патер? Такое ощущение, будто случилось нечто ужасное.

Он помедлил, опасаясь, что снова взорвется, если начнет об этом рассказывать. Но потом все-таки решился:

— Несколько дней назад я стал свидетелем того, как невежество акушерки стоило жизни женщине. Миледи, пожалуйста, пообещайте мне, что, когда придет срок, вы позовете меня или мастера Риджуэя. Даже если все будут в ужасе от того, что вам при родах будет помогать мужчина.

Его заботливость тронула ее.

— Обещаю.

В операционной Ален как раз поил вином пришедшего в себя слугу.

— Боюсь, ему придется остаться здесь на ночь, — сказал он. — У него сильно болит голова, и ему трудно стоять.

— Но ведь можно позвать извозчика.

— Не стоит. От тряски ему станет хуже.

— Не волнуйтесь, мадам, — вмешался Иеремия. — Мы позаботимся о нем, и если ему станет лучше, отправим завтра к вам. Но без сопровождения вы не можете вернуться в Уайтхолл.

Он повернулся к лестнице и кликнул Бреандана. Когда тот появился, иезуит вручил ему оба кремневых пистолета, который слуга леди носил за поясом:

— Проводите даму до дома. Смотрите, чтобы по пути к ней никто не приближался.

Бреандан молча взял роскошные, с латунным покрытием, пистолеты и несколькими привычными движениями проверил их на исправность.

— Как я вижу, вы умеете обращаться со смертоносным оружием. — Иеремия остался доволен.

Аморе натянула на голову капюшон длинного плаща и зубами взяла маску за специальную пуговицу. На Патерностер-роу она повернула на запад. Бреандан шел рядом с ней, загораживая от грязи, брызгавшей из-под колес. Дождь, который лил целый день, почти кончился, но небо по-прежнему было затянуто облаками, а плохо мощеные улицы совершенно размокли. Пешеходы по щиколотку увязали в грязи.

Аморе боялась поскользнуться и в конце концов оперлась на руку спутника. Бреандан сделал вид, что не заметил этого, однако подстроился к ее шагу. Мостовая Ладгейт-стрит была лучше, но Аморе не убрала руки. Рядом с ирландцем ей было очень хорошо, она никогда прежде не испытывала ничего подобного. После первой встречи ее с каждым днем все больше тянуло к нему. Ей доставляло удовольствие быть рядом с ним, изучать его строгое правильное лицо, смотреть в темно-голубые глаза, избегавшие ее взгляда. Но из-за его замкнутости она в конце концов решила, что неприятна ему. Это причиняло ей боль, но она не сдавалась. Она искала и искала к нему подходы.