– Вы… спрашиваете меня о Лотареве в связи с Азизовым? Да?

– Пока нет. Просто мне интересно, как хорошо вы знаете Лотарева.

– Вообще-то знаю. Более или менее. Я покупала у него картины.

– Понятно. Давно вы знакомы?

– Точно не помню. Года два. Может быть, два с половиной.

– Точнее вспомнить не можете?

– Кажется, это было позапрошлой зимой. В декабре…

– А как вы познакомились?

– Я отмечала день рождения… В ресторане. По-моему, в «Белграде». Да, это был «Белград». Лотарев пришел с кем-то из приглашенных.

– С кем именно, не помните?

– Нет. Но если надо, могу уточнить. С кем-то из молодежи…

– Вы часто встречаетесь с Лотаревым?

– Крайне редко. И то главным образом как заказчица. И покупатель.

– И сколько картин Лотарева вы приобрели? Всего?

– Сейчас… Сразу не вспомнишь. По-моему, четыре. Да, четыре.

– Последняя покупка была давно? – Этот вопрос Рахманов задал просто так. На всякий случай.

Новлянская с минуту молчала. Наконец ответила:

– Последняя – месяца два назад. Летом.

– Летом в каком месяце?

– Кажется, в июле. Точно, в июле.

Интересно… Может быть, Новлянская купила картину Лотарева девятого июля? Спросил:

– Какого июля, не помните? Хотя бы в начале или в конце месяца?

– Что, это имеет значение?

– В какой-то степени может иметь. Так в начале? Или в конце?

– В начале. Могу даже сказать точно. Восьмого июля.

Восьмого июля… Что ж, число Рахманова вполне устраивало. Ну и дела! Каждый его вопрос так и ложится точно в десятку.

– И где произошел акт купли-продажи? У Лотарева? Или у вас?

– Ни там, ни там. Восьмого июля я устраивала… ужин для друзей. В ресторане «Континенталь». Лотарев привез картину прямо туда.

– И вы с ним там же расплатились? Во время ужина?

– Нет. Лотарев куда-то уезжал. И оставил картину… для ознакомления. Я решила ее купить. Ну и расплатилась, когда Лотарев вернулся.

– Когда? Можете назвать точную дату?

– Он вернулся дня через три-четыре. Я помню день недели. Понедельник.

– Понедельник был двенадцатого.

– Значит, двенадцатого.

– Опять же, где это было? У вас? Или у Лотарева?

– У меня. Лотарев заехал ко мне… в первой половине дня. И я с ним расплатилась.

– Сколько вы ему заплатили?

– Пятнадцать тысяч.

– Серьезная сумма.

Новлянская усмехнулась:

– Серьезная. Но и Лотарев серьезный художник.

– Что, у него и другие покупают картины?

– Понятия не имею. Честно говоря, меня это не интересует. Картины Лотарева мне нравятся. Это настоящее искусство. Поверьте, я в этом немного разбираюсь.

– Что же это была за картина? Пейзаж? Натюрморт?

– Портрет. Женский портрет.

– Ясно… Вера Николаевна, вы случайно не знаете, куда уезжал Лотарев на эти четыре дня?

– Не знаю. Мне Лотарев сказал, что ненадолго уедет. И все.

– А давно вы видели Лотарева в последний раз?

– В последний раз я видела его именно тогда. Когда расплачивалась за картину.

– То есть после этого дня вы его ни разу не видели?

– Ни разу.

– Но перезванивались?

– И не перезванивались. Зачем? У Лотарева свои дела, у меня свои.

– Понятно. Вера Николаевна, сейчас я вам опишу человека. Попытайтесь вспомнить, нет ли такого среди ваших знакомых? Хорошо?

– Пожалуйста…

– Ему лет сорок пять – пятьдесят. Выше среднего роста Моложавый. Носит короткий седой бобрик. Загорелый. С легкими дефектами кожи. Глаза светлые. По некоторым данным, его зовут Игорь Кириллович. Фамилия начинается на «С». У него может быть машина, «Жигули» шестой модели светло-серого цвета. Может быть, вы встречали такого человека?

Подумав, Новлянская покачала головой:

– Игорь Кириллович… Да еще с фамилией на «С»… Нет. Среди моих знакомых такого точно нет.

– Допустим, мы забыли об имени-отчестве. У нас есть только внешние признаки.

– Внешние признаки… Да нет. И по ним среди моих знакомых нет такого человека. Есть человек с седым бобриком. Но у него карие глаза. И он абсолютно лишен дефектов кожи.

Похоже, у Новлянской он больше ничего не узнает. Впрочем, большего ему и не нужно. Об остальном можно будет спросить у Лотарева. Вставая, улыбнулся:

– Вера Николаевна, большое спасибо. Не смею больше вас задерживать.

Подписал пропуск, проводил до двери. Взглянул на часы – половина первого. Лотарев вызван на два. Что ж, хоть сегодня успеет без спешки пообедать. А заодно и осмыслить то, что услышал от Новлянской.

Поставив шестерку на свое место во дворе, я на несколько секунд задержался в машине. Четверть двенадцатого. Раннее для меня возвращение. Но из-за Алены, точнее, из-за того, что ее нет в Москве, меня вдруг стали раздражать шумные компании, вроде той, где я только что провел несколько бессмысленных часов и откуда смотался задолго до конца вечеринки, чуть не взвыв от тоски.

Посидев в темноте, выключил мотор. Вышел, запер машину.

Алены не будет еще неделю. Сейчас она вместе с курсом на картошке, где-то под Шатурой. Я даже смотрел по карте, где же эта самая Шатура. Оказалось – на самом краю Московской области. В двух присланных за это время открытках Алена предупредила: там, где они роют картошку, дорог практически нет, так что мои намерения приехать к ней на машине лучше оставить и дождаться, когда вернется весь ее курс.

Постоял, осматривая ночной двор. Ощутив осенний холод, все-таки конец сентября, пошел к дому. Войдя в подъезд, пошарил в кармане, нашел ключи. Открыл почтовый ящик, достал сложенные пополам газеты. Вызвал лифт, поднялся на одиннадцатый этаж.

В квартире первым делом полез в холодильник, достал бутылку молока, яблоко, сел за стол и только сейчас заметил лежащий на газетах серый листок.

Налив полную чашку молока и сделав глоток, подумал: газеты были сложены, вот и не увидел листка. Что это? Обычно так выглядят уведомления о посылках или телеграфных переводах. Подтянув бумажку к себе, вчитался. Ну и ну… Такого я еще не получал. Повестка в прокуратуру, куда я должен явиться завтра в качестве свидетеля.

Нажал кнопку стоящего на столе «Филипса» и нашел музыку. Не спеша отпивая молоко, стал изучать бумажку. В ней сообщалось: завтра в четырнадцать ноль-ноль мне, Лотареву С.Л., надлежит явиться в Прокуратуру РСФСР, к некоему «след. Рахманову А.В.». То есть к следователю.