по порядку в книгу, не забыв отметить, на какой странице зарегистрировал счет. После замены сломанной скамьи на куда более удобное подобающее седалище, заказанное при посредничестве Дзордзи у одного плотника в Пере, я с еще большей охотой погружаюсь в недра священного ковчега – конторки.

Мои выходы на улицу ради собственного удовольствия становятся все реже и короче, а по общественным и торговым делам – только тогда, когда я и впрямь не могу этого избежать: вроде того раза, во время карнавала 1437 года, когда я даже устроил у себя прием с музыкантами, потратив на это кровных девять иперпиров; или в июле 1438-го, когда мы праздновали возвращение байло в Венецию по окончании полномочий. Душа моя, и без того полная страха и уныния, становится еще более мрачной, одинокой, упрямой, нелюдимой – и в то же время дотошной, методичной, расчетливой, щепетильной в отношении мелких привычек и ежедневного распорядка, отмеряемого механическими часами на башне по соседству с дворцом байло и торговой галереей, младшим братом часов Сант-Алипио, что на углу базилики Сан-Марко, торжественно установленным несколько лет назад, чтобы создать мало-мальскую иллюзию родного дома.

Даже время изменилось, думаю я, слушая этот звон: оно стало слишком конкретным, измеримым, накрепко связанным с обещаниями оплаты, расчетом времени доставки и ежедневного пробега, сроков действия договоров и поручений, прибытия и отправления торговых галей, страховки-сигурта. Чем-то, что я могу контролировать или, по крайней мере, считать, что контролирую, отвращая тем самым страх смерти. Власть капитала-каведала не кончается со смертью человека или банкротством и закрытием предприятия, она кажется сущностью бестелесной, духовной. Может случиться, однажды весь мир окутает бескрайняя невидимая сеть, состоящая из нематериальных сущностей, каждая из которых будет связана со всеми прочими, и деньги станут перемещаться по воздуху, невидимые, как духи или демоны; и если это произойдет, то недалек уже день Страшного суда, когда Господь наш решит, что более не нуждается в этих жалких творениях собственных рук, поклоняющихся ныне не ему, а иному богу, и произнесет свой приговор, исторгнув его с тем же нечеловеческим воплем и запахом ладана, что и уста старого деревянного распятия.

Я завел привычку работать допоздна, засиживаясь все дольше, ведь когда наступает ночь и бой часов яснее слышится в уличной тишине, мне снова чудится тот же ужас, что и в детстве, одолевает боязнь темноты и одиночества: я даже заснуть не могу. Чтобы почувствовать себя в безопасности, мне совершенно необходимо прижаться к другому телу, как я некогда прижимался к Марии или, в последние годы, к Лене. Но вовсе не для того, чтобы столь порочным способом совершить плотское совокупление с женским телом, нет. С Леной все было совсем так же, как с Марией: достаточно мне было, положив голову ей на грудь, втянуть в рот сосок, как я почти сразу же засыпал. Я быстро подсчитываю в уме: за шесть лет или около того, ложась в постель с Леной, я проникал в нее не более четырех раз, но каждую ночь каждого божьего дня, сам того почти не осознавая, прижимался к ней сзади.

И теперь мне снова нужно тело, такое же теплое и мягкое, как у Марии и Лены, в которое мне также нужно будет время от времени сбрасывать семя: лекарь Панаридос велел делать это не реже раза в месяц, поскольку от воздержания может развиться подагра; я также должен вести точный учет таких случаев в другом мемориале. Если я плохо сплю или не сплю вовсе, весь день потом срываюсь по любому поводу и часто делаю ошибки в вычислениях и записях. Так не годится. Самое лучшее и быстрое для Константинополя решение – это теплое и мягкое тело купить. Рабыню, или, как здесь говорят, голову. К тому же это еще и выгодно, ведь товары, купленные вблизи места их происхождения, стоят намного дешевле, чем в Венеции, да и налогов с таможенными пошлинами платишь куда меньше.

Рабов, насколько мне известно, практически всегда привозят с портовых рынков Великого моря, главным образом из Таны. Так что я незамедлительно пытаюсь наладить отношения с тамошним корреспондентом Франческо Корнарио, братом Якомо Корнарио, моего партнера в Константинополе. Я завожу ему счет в главной книге, лично занимаюсь оформлением сделок, получаю векселя как для него, так и для его приятелей из Таны, Дзуана Барбариго, Бортоламио Россо и Мойзе Бона, к компании которых в погоне за наживой недавно примкнул и бывший арбалетчик Катарин Контарини. Не знаю, насколько можно доверять этим опрометчивым и беспринципным искателям приключений: до меня доходили слухи, что они даже создали предприятие, чтобы отправиться в какую-то глушь и копать там сокровища, более того, забрали с собой все инструменты, что я отправил им кораблем из Константинополя. Просто безумие! Впрочем, выбора у меня нет. В Тане они, не я, а именно оттуда поступают икра, перец, медь, просо, червленые ткани, соболиный мех, вяленая и маринованная осетрина; и в первую очередь головы. Все, что приносит добрую прибыль.

Но мне нет нужды дожидаться прихода муды из Таны. Достаточно сесть в трагетто и, переправившись на ту сторону Золотого Рога, на склад одного генуэзского купца в Пере, 15 января 1437 года купить себе рабыню русскую, лет около 16, из народа русов, прозванием Мария, скрупулезно указав в мемориале, а затем и в главной книге: никоими хворями не страдает, как заведено; это примечание, как заведено, делается не на основании простого заявления продавца, а только после тщательного осмотра товара.

Как заведено, Мария должна быть выставлена обнаженной посреди большой комнаты. Ей всего шестнадцать, но она выше меня, длинные черные волосы ниспадают на белую как снег спину, крохотные глазки цвета янтаря на острой мордочке, сразу напомнившей мне какого-то хищника, и крепкие грудки – отменного достоинства, как утверждает перекупщик Пьеро даль Поццо, дабы оправдать далеко не низкую цену: целых 114 иперпиров, почти на двадцать больше, чем обычно запрашивают здесь за молодую рабыню того же возраста и стати. Девушку генуэзец недавно приобрел в Порто-Пизано[54] у посредника-татарина, который выкупил ее из сераля среди прочих женщин, угнанных в рабство во время недавних набегов на Русь. О девственности он не упоминает: возможно, за время пребывания в Тартарии товар был несколько подпорчен, но у меня нет желания вникать в такие подробности. Мария, хоть и носившая раньше русское христианское имя Марья, на днях была крещена в католичество по латинскому обряду братом ордена Святого Франциска, что весьма радует. Впрочем, ни единого слова ни на одном языке, кроме родного, она до