— К какой еще комнате? — опешил Леонард.

— В Осни. Такая вся расчудесная комната. Меня она туда тоже тащила, но я отказалась. Джеймс разрешил мне остаться.

Леонард окончательно отвесил челюсть:

— Да ты что?! Нельзя тебе оставаться здесь без матери! Девчонка и два посторонних старых мужчины… этого только не хватало!

— Плевать мне на то, что можно, а что нельзя! — сказала Джосс дрожащим голосом. — Это мой дом, я здесь живу!

Долго-долго Леонард смотрел на нее из своего продавленного кресла. Потом вздохнул и пожал плечами:

— Да, наверное, это так.

…Теперь, лежа в постели посреди настороженной тишины, прослеживая взглядом знакомые трещины в потолке, Джосс говорила себе: «Это мой дом! Сюда за мной заехал Гарт, хотя я и не хотела этого — не хотела, чтобы он видел, где я живу, потому что думала, что ему не понравится, просто не может понравиться. А он сказал, что это потрясающий маленький особнячок. И Джеймс ему понравился — весь такой опрятный. Мамы дома не было, и я не знаю, что бы он…»

Девочка встрепенулась. Мамы дома не было и уже не могло быть — долго, а может даже, и никогда.

— Кейт согласна, — сказал Джеймс перед тем, как все разошлись по своим комнатам. — Мы договорились так: можешь навешать ее в любое время, и если захочется, оставаться на ночь. Только предупреждай, ладно?

Он был такой… такой непривычный, что Джосс ощутила мимолетное смущение, в самом деле как с посторонним. Зато все устроилось. Интересно, спит уже Леонард или просто лежит с закрытыми глазами, прямой, как палка, со сложенными на груди руками, в дурацкой пижаме, застегнутой по самое горло?

Придвинувшись к смежной стене, Джосс тихонько постучала по ней костяшками пальцев. Не получив ответа, постучала снова. Тишина.

Жаль, подумала она. Хотелось с кем-то поделиться событиями этого вечера, и первым на ум, как ни странно, приходил именно Леонард. Ему бы Джосс с радостью поведала, что в кино Гарт ее обнял, склонился к самому уху и прошептал: «Знаешь что? Ты чертовски сексуальная девчонка!» Одна мысль об этом вызывала во всем теле что-то вроде приятной щекотки. Она — и вдруг сексуальная!

Джосс тихонько засмеялась, думая: а вот маме она об этом не расскажет ни за что на свете.

Беатрис Бачелор тоже не спалось. Она даже не лежала в постели (там по-хозяйски расположилась ее полосатая компаньонка Кэт), а сидела в кресле перед обогревателем. Даже в молодости не умевшая подолгу предаваться сну, сейчас она тем более не была к нему расположена. Слишком над многим требовалось поразмыслить, слишком многое взвесить.

Тишина и мрак не беспокоили Беатрис (человек с трезвым, рациональным подходом к вещам не бывает подвержен ночным страхам), однако она была серьезно озабочена. Не насчет передачи, которой вот-вот предстояло выйти на экран (для этого у нее были достаточно твердые убеждения и неуязвимая с точки зрения закона позиция), а насчет Джеймсовых домочадцев. Хотя никто не взял на себя труд обсудить с Беатрис положение дел, в этом не было необходимости — что на вилле Ричмонд несчастен буквально каждый, было видно невооруженным глазом. Еще недавно прочный очаг распадался по причинам, анализировать которые хотелось не больше, чем подлинную суть ее отношения к Джеймсу. Это отношение, а вернее сказать, чувство было все равно что неисследованная земля, полная ловушек и опасностей, и там не могла пригодиться карта, заранее составленная с помощью одного только здравого смысла, которым до сих пор с успехом руководствовалась Беатрис.

Между прочим, здравый смысл подсказывал, что все сводится к одному конкретному человеку — Кейт Бейн. На фотографии, которую показывал Джеймс, была невысокая, худенькая молодая женщина с резкими и притягательными чертами лица, с копной непокорных волос. Он назвал их бледно-рыжими, и Беатрис мысленно поправила: «Морковно-рыжие». Было совершенно очевидно, что Кейт намеренно ее избегает. Чтобы навязать кому-то встречу, одного интеллекта мало, нужен еще опыт общения, а как раз с этим у Беатрис было туго. Между тем нужда во встрече становилась все острее, как все яснее (с точки зрения интуиции, которую прежде Беатрис не ставила в грош, предпочитая аналитический подход) становилась причина, по которой Кейт от нее уклонялась. Уже не было сомнений в том, что с ней происходит. Кейт (хотя наверняка по совсем иной причине) чувствовала то же, что и сама Беатрис, когда ухаживала за умирающими родителями, — она видела в себе жертву. Когда такое происходит, то кажется, что потерял всякую власть над собственной судьбой. Это самое худшее, самое страшное представление, какое только может иметь человек. Именно это сделало Беатрис ярой сторонницей эвтаназии — потребность знать, что вся власть в твоих руках, до последней минуты жизни.

С постели послышались шорохи. Беатрис повернулась. Кэт глубже закапывалась под покровы, так что в конце концов на виду остался только кончик хвоста. Отзвук довольного мурлыканья добавил в комнату уюта.

«Терпеть не могу кошек! — заявил Леонард, едва переступив в этот вечер ее порог, а через полчаса сказал задумчиво: — Может, мне кошку завести?..»

Желания! Почему человек непременно должен все время чего-то желать? Вот и она желает — страшно подумать чего.

Беатрис повернулась к тусклому зеркалу и критически оглядела свое унылое седовласое отражение. Вот в чем главная проблема, подумала она. Что нелепая способность желать умирает только вместе с человеком.

— Грейс-то, пожалуй, права, — произнесла она вслух. — Старая ты дура, Беатрис Бачелор, и больше никто!

Она встала, выключила свет и обогреватель и поскорее, пока комната не остыла, забралась под нагретые Кэт покровы.

Сэнди перебралась в Черч-Коттедж в выходные. Ей была выделена комната с отдельной ванной и окнами в сад, за которым простирались поля, тут и там испещренные овцами. Гардероб у новой няни оказался небогатым и состоял преимущественно из джинсов и объемистых маек. Уже через десять минут после того, как ее оставили обживаться на новом месте, она была на кухне и невозмутимо выгружала из моечной машины чистую посуду. Близнецы, только что покончившие с чаепитием, во все глаза смотрели на необъятный зад, выпиравший в их сторону каждый раз, как Сэнди склонялась к машине, и без слов, инстинктивно приходили к одному и тому же решению — не спешить с налаживанием теплых, дружеских отношений.

Джулия ничего не замечала, вся во власти опасений, что Сэнди догадается о полном отсутствии у нее опыта обращения с наемной рабочей силой. Была, правда, миссис Фелпс, вдова из соседней деревеньки, дважды в неделю приходившая по утрам для уборки, но, во-первых, та сама была помешана на стерильно чистых поверхностях, во-вторых, была большой поклонницей таланта Хью и сильно выигрывала в глазах односельчан работой на такую знаменитость. Болтать она не любила, сидеть без дела была не приучена с детства и являла собой, пожалуй, самую беспроблемную прислугу на свете. Наблюдая за тем, как Сэнди (в полном соответствии с указаниями) аккуратно расставляет тарелки по полкам, Джулия молилась о том, чтобы и на этом фронте не возникало проблем.