Он мог быть наследником баронетства или вообще обойтись без титула, оказаться просто деревенским сквайром, с уютным удобным домом, десятью акрами земли и сворой ленивых гончих.

И она бы обожала все это. Каждую повседневную минуту!

Неужели это она когда-то жаждала волнующей жизни? В шестнадцать мечтала поехать в Лондон, оказаться в театре, опере и на всех балах, на которые получит приглашения. Неотразимая молодая матрона – вот какой Энн себя представляла. О чем твердила Шарлотте.

Но все это были иллюзии молодой девушки. Даже если бы она вышла за мужчину, который увез бы ее в столицу и подарил блестящую жизнь, она наверняка устала бы от этого и захотела вернуться в Нортумберленд, где часы, казалось, тикали медленнее, а воздух становился серым от тумана. Не от сажи.

Но все это она усвоила слишком поздно.

– Пойдемте рыбачить на этой неделе? – спросил он, когда они подошли к берегу.

– О, как бы мне этого хотелось! – радостно воскликнула Энн. – И девочек возьмем, конечно!

– Конечно, – буркнул он. Идеальный джентльмен. Как всегда.

Некоторое время оба молчали. Энн могла бы оставаться здесь весь день, глядя на спокойную, гладкую воду. Иногда то тут, то там плескалась рыба, посылая по поверхности расходящиеся кольца.

– Будь я мальчишкой, – сказал Дэниел, так же, как она, засмотревшийся на воду, – непременно бросил бы камешек!

«Дэниел…» – когда она мысленно стала называть его по имени?

– Будь я девчонкой, – вторила Энн, – непременно сняла бы чулки и туфли.

Он кивнул и с забавной полуулыбкой признал:

– Возможно, я толкнул бы вас в озеро.

– О, я утащила бы вас за собой, – отпарировала она, не сводя глаз с воды.

Дэниел фыркнул и снова замолчал, счастливый тем, что видит воду, рыбу и пушинки одуванчика, застрявшие на берегу.

– Это был прекрасный день, – тихо призналась Энн.

– Почти, – прошептал Дэниел, и она снова оказалась в его объятиях. Он поцеловал ее, но на этот раз поцелуй был другим. Менее настойчивым. Менее крепким. Соприкосновение их губ было мучительно нежным и, возможно, не сводило ее с ума, не заставляло желать прижаться к нему, принять его в себя. Но вместо этого Энн ощущала, что стала совсем легкой, словно могла взять его руку и уплыть, только чтобы он не прекращал целовать ее. Тело Энн кололи миллионы иголок. Она привстала на носочки, почти ожидая того момента, когда воспарит в небо.

Но тут Дэниел прервал поцелуй, отстранившись ровно настолько, чтобы прислониться к ее лбу своим.

– Ну вот, – прошептал он, сжимая ее лицо ладонями, – теперь день поистине идеальный.

Назавтра Дэниел сидел в отделанной деревянными панелями библиотеке, гадая, как получилось, что этот день был куда менее идеален, чем вчерашний.

После того поцелуя у озера они вернулись на поляну, где бедный лорд Финстед ухаживал за прекрасной, но не слишком умной принцессой, и оказались там буквально за несколько секунд до Харриет, Элизабет и Френсис, сопровождаемых двумя лакеями с корзинками для пикника. После вкусного обеда они еще несколько часов читали «Странную, печальную трагедию лорда Финстеда», пока Дэниел не попросил пощады, заявив, что у него бока болят от смеха.

Даже Харриет, пытавшаяся уверить, что ее пьеса не комедия, не оскорбилась.

Вернувшись в дом, они узнали о приезде матери и сестры Дэниела. И пока все здоровались друг с другом так, словно не виделись два дня назад, мисс Уинтер ускользнула в свою комнату.

С тех пор он ее не видел.

Ни за ужином, который она решила провести в детской с Элизабет и Френсис, ни за завтраком, который…

Честно говоря, Дэниел не знал, почему она не пришла к завтраку. К сожалению, он объелся и ощущал неприятную тяжесть в желудке, после того как провел за столом два часа в надежде увидеть ее.

Он почти съел второй полный завтрак, когда Сара сочла нужным сообщить ему, что леди Плейнсуорт дала мисс Уинтер выходной в возмещение за двойную работу, которую той пришлось выполнять. Сначала концерт, потом обязанности гувернантки и няни. Мисс Уинтер упомянула, что хочет пойти в деревню, и поскольку солнце снова проглядывало сквозь облака, день для прогулки выдался прекрасным.

Поэтому Дэниелу пришлось делать все то, что полагалось хозяину поместья, когда он не увлечен гувернанткой самым безумным образом. Он встретился с дворецким. Он просмотрел все счетные книги за последние три года, запоздало вспомнил, что не слишком любил сложение и что оно не слишком ему давалось.

Похоже, предстояло сделать еще тысячу дел, и он был уверен, что справится, но каждый раз, когда садился за работу, мысли возвращались к ней. К ее улыбке. К ее смеющимся губам. К ее печальным глазам.

Энн.

Ему нравилось ее имя. Оно шло ей. Простое и прямое. Символизирующее верность. Те, кто не знал Энн хорошо, мог бы посчитать, что ее красота требовала чего-то более изысканного. Возможно, Эсмеральда или Мелиссанда.

Но он знал ее. Не знал ее прошлого, не знал ее тайн, но знал ее. И она была настоящей, истинной Энн.

Энн, которая сейчас была где-то вдали от него.

Господи боже, это просто смехотворно. Он, взрослый человек, скитался по всему (пусть и большому) дому просто потому, что ему недоставало общества гувернантки. Он не мог сидеть спокойно и прямо. Дэниелу даже пришлось пересесть на другое место в южном салоне, потому что он сидел лицом к зеркалу, и когда увидел свое отражение, оказалось, что он выглядит таким потерянным и несчастным, что вынести это было невозможно.

Наконец он отправился поискать кого-нибудь, с кем можно сыграть в карты. Хонория и Сара любили играть. И если страдания не терпели компании, по крайней мере он хотя бы отвлечется. Но когда Дэниел пришел в голубую гостиную, все родные женского пола (даже дети) сгрудились у стола, обсуждая предстоящую свадьбу Хонории.

Дэниел очень осторожно попятился к двери.

– О, Дэниел! – воскликнула мать, заметившая его прежде, чем он успел удрать. – Иди к нам. Мы пытаемся решить, стоит ли Хонории надеть сиреневато-голубое или голубовато-сиреневое подвенечное платье.

Он открыл рот, чтобы спросить, в чем разница, но решил, что выяснять не стоит.

– Голубовато-сиреневое, – твердо сказал он.

– Ты так думаешь? – отреагировала мать, нахмурившись. – Мне кажется, что сиреневато-голубое будет лучше.

Очевидный вопрос, почему, в таком случае, она спрашивала его мнения, так и просился на язык. Но Дэниел снова решил, что мудрый человек сочтет нужным промолчать. Вместо этого он вежливо поклонился дамам и сообщил, что собирается внести в каталог последние приобретения для библиотеки.

– Библиотеки? – удивилась Хонория. – Зачем?