– Чаю? – спросил Дэниел, делая знак хозяину гостиницы.

– Пожалуйста. Любой горячий напиток подойдет.

Она сняла перчатки и нахмурилась при виде маленькой дырки, образовавшейся на кончике правого указательного пальца. Так не пойдет. Нужно сохранять достоинство, особенно если речь идет об указательном пальце. Бог видит, она достаточно часто грозила им девочкам.

– Что-то не так? – осведомился Дэниел.

– Что?

Энн подняла глаза и моргнула. Он, должно быть, видел, с какой яростью она смотрит на перчатку.

– Взгляните!

Она подняла перчатку.

– Небольшая дырочка в шве. Нужно вечером зашить.

Она еще раз пристально осмотрела перчатку, прежде чем положить ее на стол. Сколько можно ее чинить? Похоже, перчатке скоро настанет конец.

Дэниел попросил хозяина принести две кружки с чаем и обратился к Энн:

– Рискуя предстать перед вами абсолютно несведущим в реальностях жизни гувернанток, смею сказать: мне трудно поверить, будто моя тетя платит вам так мало, что не хватает на пару перчаток.

Энн была совершенно уверена, что он наверняка не знает, сколько стоит пара перчаток, да и вообще в ценах не разбирается. Она довольно часто бывала в магазинах вместе со своими богатыми хозяевами, и видела, что им в голову не приходит спросить, сколько стоит та или иная вещь. Если она им нравилась, они покупали ее и приказывали прислать счет домой, где кто-нибудь обязательно позаботится его оплатить.

– Она платит вполне достаточно. Но способность экономить – это тоже добродетель, не так ли?

– Не так, если пальцы мерзнут.

Энн улыбнулась, возможно, несколько покровительственно.

– Вряд ли до этого дойдет. Эти перчатки можно заштопать еще как минимум раза два.

– Сколько раз вы их уже штопали? – нахмурился Дэниел.

– О господи, не знаю. Пять или шесть.

Лицо его исказилось яростью:

– Это совершенно неприемлемо. Я сообщу тете Шарлотте, что она должна обеспечить вас соответствующим вашему положению гардеробом.

– Вы не сделаете ничего подобного, – отрезала Энн. «Боже, он что, с ума сошел?» Стоит ему выказать неоправданный интерес к ней, и ее выбросят на улицу! Достаточно плохо уже и то, что она сидит за одним с ним столом, в присутствии всей деревни, но это, по крайней мере, можно свалить на плохую погоду. Вряд ли ее осудят за стремление укрыться от дождя. – Уверяю, – начала она, показывая на перчатки, – они в лучшем состоянии, чем перчатки большинства людей.

Ее взгляд упал на стол, где лежали его перчатки из тонкой дорогой кожи.

Она откашлялась:

– Если не считать кое-кого из присутствующих.

Дэниел слегка заерзал.

– Конечно, вполне возможно, что ваши перчатки тоже штопаны-перештопаны, – выпалила она, не задумываясь. – Единственная разница в том, что камердинер делает это не на ваших глазах, прежде чем вы хотя бы заметите необходимость починки.

Он ничего не ответил, и Энн немедленно устыдилась своего замечания. Обратная сторона снобизма так же плоха, как сам снобизм, и ей следует быть выше.

– Простите, – добавила она.

Дэниел несколько секунд смотрел на нее, прежде чем спросить:

– Почему мы говорим о перчатках?

– Понятия не имею, – ответила она не совсем искренне.

Пусть именно он заговорил об этом, но ей не было необходимости продолжать. Она поняла, что хотела напомнить ему о разнице в их положении. А может, хотела напомнить себе.

– Довольно, – резко сказала Энн, погладив так долго обсуждаемую перчатку. Снова подняла глаза, собираясь сказать что-то абсолютно несущественное насчет погоды, но Дэниел улыбался ей так, что от глаз разбегались лучики морщинок, и… – Думаю, вы выздоравливаете, – услышала она собственный голос. Энн и не понимала, насколько сильно распух его глаз, но теперь, когда опухоль спала, улыбка стала другой. Возможно, более радостной.

Он коснулся лица:

– Вы о моей щеке?

– Нет, о глазе. Синяк все еще виден, но глаз больше не заплывший. – Она с сожалением посмотрела на него. – А вот щека почти такая же, как прежде.

– В самом деле?

– Да. То есть выглядит она хуже, как ни жаль, но это вполне ожидаемо. Такие следы всегда выглядят хуже перед тем, как зажить окончательно.

Дэниел вскинул брови:

– Но как получилось, что вы стали таким экспертом по синякам и царапинам?

– Я гувернантка, – напомнила она.

И это вполне достаточное объяснение.

– Да, но вы обучаете трех девочек…

Энн рассмеялась, очень ловко перебив его:

– Думаете, девочки никогда не проказничают?

– О, еще как! – Дэниел положил руку на сердце. – Пять сестер. Представляете? Пять!

– Это должно пробудить во мне жалость?

– Именно. Но все же я не припоминаю, чтобы дело доходило до драки.

– Френсис почти все время воображает себя единорогом, – ответила Энн напрямик. – Поверьте, только поэтому она вечно украшена синяками и шишками. Кроме того, я обучала маленьких мальчиков тоже. Кто-то должен давать им наставления до того, как они отправятся в школу.

– Полагаю, что так, – слегка пожал плечами Дэниел, но тут же, весело дернув бровями, подался вперед и пробормотал: – Будет ли неприличным с моей стороны признаться, что я необычайно польщен вашим вниманием к чертам моего лица?

Энн смешливо фыркнула:

– Неприлично и абсурдно.

– Правда и то, что я никогда еще не был так разукрашен, – притворно вздохнул он.

– Настоящая радуга, – согласилась она. – Я вижу красное, и… нет оранжевого и желтого, но точно есть зеленое, голубое и фиолетовое.

– Вы забыли индиго.

– Вовсе нет, – сказала Энн голосом самой примерной гувернантки. – Я всегда находила этот цвет глупым добавлением к спектру. Вы когда-нибудь рассматривали радугу?

– Раз-другой, – ответил он, развеселившись от столь неожиданного заявления.

– Слишком трудно найти разницу между голубым и фиолетовым, не говоря уже о том, чтобы различить между ними еще и индиго.

Дэниел немного помедлил и, чувствуя, как дергаются от смеха губы, заметил:

– Видно, вы долго об этом думали.

Энн поджала губы, пытаясь не улыбнуться в ответ. Разговор был совершенно бессмысленным и одновременно таким чудесным!

Они дружно засмеялись. К ним подошла служанка с двумя кружками дымящегося чая. Энн немедленно сжала свою ладонями и блаженно вздохнула, чувствуя, как тепло проникает в кожу.