Увидев слезы подруги, Сяоци рассердилась, встала и ушла. Непонятно, с чего вдруг в мире нашелся кто-то, кто разрыдался вперед нее. Когда из университета пришло извещение об очередной оплате, она объявила родным, что больше на занятия не пойдет. Мама со слезами вопрошала, куда же делась ее послушная маленькая девочка, на что Го Сяоци ответила, что та девочка умерла еще в выпускном классе. Мама не поняла и спросила, что она имеет в виду. Сяоци в ответ лишь произнесла с акцентом на каждом слоге: «Ли-Го-Хуа».

Родители молчали минуты две. С экрана телевизора орали чирлидерши, у соседей птицы дрались за еду, солнечный свет шуршал листьями. За эти две минуты столько людей умерли, столько родились, но Го Сяоци было даже тяжелее, чем тем, кто рождался и умирал. Через две минуты раздался вопль ее отца, напоминавший селевой поток, который затопил весь их дом: «Ты думаешь, после такого ты сможешь выйти замуж?» – «После какого “такого”?» Растление! Это слово, словно камень, ударило Сяоци промеж бровей, и она рухнула на плетеный стул, который заскрипел так, будто его щекочут. Из маминого горла вырвался рык: «Ты разрушаешь чужую семью! Отныне нет у нас дочери!» Отец заорал так, что вскинул кулаки: «Наверняка он тебя обманом уболтал и лишил девственности!» Слезы Го Сяоци обжигали лицо. Мы правда друг друга любим. Отец заорал так, что с него слетели тапки. Ты легла в постель со стариком, занималась с ним сексом, трахалась! Решетка на двери напоминала сеть, но за этой сетью снаружи все еще светило солнце. Мам, пап, не надо так со мной разговаривать. Ну тогда и вали к нему! Раз вы друг друга любите, пусть он тебя и приютит! Сяоци взяла мобильник и двинулась на выход, но мама выхватила телефон и швырнула об пол. Телефон-раскладушка широко разинул пасть, вгрызаясь в кафельную плитку, а с задней крышки улыбались огоньки. Сяоци начала обуваться, но мама толкнула ее. Ничего, босая походишь!

Хотя уже наступила весна и солнце раскаляло дорогу, ступать по асфальту голыми ногами было все равно что бесстрастно наблюдать, как засыхает цветок в горшке. Сяоци босиком преодолела весь путь до секретной квартирки Ли Гохуа, остановилась напротив его подъезда и рухнула около колонны, распластавшись по земле. Время медленно разлагалось, и вот в районе полудня Сяоци увидела, как из такси вылезают знакомые кожаные туфли. Она раскрыла было рот, чтобы окликнуть его, но поняла, что не может и пискнуть, и тут же заметила, что с другой стороны из такси выбралась какая-то девочка. Она явно была намного моложе Сяоци. Сяоци видела, как они вместе входят в лифт, и ей показалось, что она ослепла.

Сяоци возвращалась домой на такси. Когда включился счетчик, то красный электронный циферблат словно бы колол ее до крови. Водитель не знал дорогу до ее дома, она даже осознавала, что надеется на то, что он заблудится и будет кружить так вечно. Родители решили: нужно рассказать все жене учителя Ли.

Супруги Ли пригласили все семейство Го, включая и Го Сяоци, в крытый банкетный зал. Место встречи выбрал Ли Гохуа, якобы потому, что там мало посетителей. На самом деле он знал, что чета Го владеет небольшим киоском, торгующим всякой снедью, их напугает один только интерьер ресторана. Его жена специально приехала из Гаосюна и сидела сейчас рядом с мужем на одном конце стола, а родители Го Сяоци и сама она – на другом. Отец и мать Сяоци нарядились даже пышнее, чем на свадебное торжество. У Сяоци выражение лица было такое, словно она разбила любимую чашку. Но как ни дорожи чашкой, а это всего лишь подарок из магазина, где продается ширпотреб. У всех такая есть.

Отец Сяоци взял слово и спросил учителя, любит ли он его дочь. Ли Гохуа спрятал правую ладонь под левую. Он уже много лет не снимал простенькое обручальное кольцо, и оно плотно сидело на безымянном пальце левой руки, а изрезанные глубокими морщинами костяшки пальцев с виду обещали даже больше, чем кольцо. Уроки учитель Ли вел с разными интонациями, среди них была одна, заслышав которую ученики понимали, что следующий пассаж нужно отметить тремя звездочками. Ли Гохуа произнес этим трехзвездным тоном: «Мне нравится Сяоци, но люблю я жену». Услышав эти слова, Сяоци оглохла и онемела, все поры на коже трепетали, а волоски на теле тянули руку с вопросом: кто же та девушка, которая приехала с вами в такси? Но жена учителя при этих словах заплакала. Чета Го без конца извинялась перед ней.

Сяоци увидела, что учитель сгорбился, можно было заглянуть в воротник его рубашки, и на груди виднелась маленькая красная выпуклая родинка. Она вспомнила, как он в своей квартирке нажимал на этот нарост и шутил, что превратился в чудище-людоеда, а потом бросался за ней. А еще вспомнила, как однажды учитель сотню раз написал на открытой всем взорам талии ее имя, а потом пояснил, что в классическом трактате «Заметки о множестве вещей» говорится, мол, так червяк мог проникнуть в ее тело и остаться там навсегда. Эта выпуклая родинка напоминала червя, который высунул голову из тела учителя. Она подняла голову и увидела, что жена учителя смотрит на нее выразительными, полными сострадания глазами, совсем как у статуи Будды у них дома, и Сяоци стошнило.

В конце вечера отец и учитель Ли начали вырывать друг у друга счет[75]. По дороге домой отец Го Сяоци сказал жене: «Хорошо, что он мне не уступил. В большом ресторане даже просто попить уже кучу денег стоит».

Ли Гохуа с женой вернулись в многоэтажку в Гаосюне.

Дома жена учителя даже не присела и, стоя с изможденным лицом и позволяя слезам стекать по шее, спросила: сколько раз? Ее тон соленостью напоминал стоячую воду. Ли Гохуа подошел к ней и своим трехзвездным тоном ответил: «Всего-то разок». Когда ему в голову пришло сравнение со стоячей водой, то он вспомнил слова учителя химии, преподававшего ему в старшей школе: «Тот, кто пьет морскую воду, умирает от жажды». Он никогда не понимал идеи осмотического давления, а просто читал эту фразу, но ее лиричность глубоко врезалась в сердце. И вот эта туманная поэзия снова выплыла наружу. Почему я должна тебе верить? Ли Гохуа понял подтекст вопроса: «Дай мне повод поверить тебе». Он как подкошенный рухнул на пол и заговорил: «Я был чист на протяжении двадцати лет, и когда стал отцом, то решил: надо самому стать таким человеком, какие должны окружать мою девочку». Тогда с чего вдруг оступился разок? Его голос заискрился даже большим количеством звезд. Умоляю, прости, это она меня соблазнила. Цай Лян сказала, что у нее ко мне какой-то вопрос, а в итоге она настойчиво меня добивалась, но это было лишь раз. Голос жены дрогнул. А как она тебя соблазнила? Он вытер глаза своей большой рукой. Это все она, она проявила инициативу и с начала до конца была активной. Голос стал еще громче. Господи, это просто какой-то кошмарный сон! Но ты же испытал возбуждение, иначе ничего не произошло бы! Да, но это физиология. Она была очень настойчивой, любой бы возбудился. Но я клянусь, в мыслях у меня никакого возбуждения и в помине не было. Но ты сказал, что она тебе нравится. Я? Когда? Да только что! Она мне вообще не нравится, я так сказал, чтобы ее родители не рассвирепели, ты не представляешь, что она за человек. Я не знал, что она замыслила. Она меня шантажировала, требовала спустить на нее несколько сот юаней, угрозами вынудила покупать ей вещи известных брендов. Ты мог бы поговорить со мной! Я не осмеливался. Я совершил ужасную ошибку, ненавидел себя и просто пытался залатать дыру, чтобы не было утечки. Когда это случилось? Он вывернул шею и очень тихо ответил: «Два года назад. А потом она без конца меня шантажировала. Мне было очень плохо, но я понимаю, что тебе сейчас еще хуже, я очень перед тобой виноват». Жена поднялась, чтобы взять узорчатую коробку с гигиеническими салфетками. Как так получилось, что здоровый мужик не мог совладать со школьницей? Именно поэтому я говорю, что я перед тобой виноват. Боже, в тот момент я просто не знал, как тебе рассказать, она правда такая… Я ничего не мог предпринять, очень боялся, что она что-то с собой сделает, она правда такая… такая… распущенная! Одним словом, шалава! Ли Гохуа спрятал лицо в своих больших ладонях и беззвучно рыдал. Я не буду говорить, что подобные ошибки допускают все мужчины в мире, я просто не смог сдержаться, не нужно было поддаваться на ее чары, я ошибся. Пожалуйста, прости меня. Жена села напротив и молча высморкалась. Он продолжал: «Когда я вижу, как тебе больно, то чувствую себя последней мразью. Не нужно было мне клевать на ее удочку. Я и правда мразь, подлец и ничтожество». С этими словами он схватил со стола пластиковую бутылку и с силой ударил себя по голове, но жена, словно в замедленной съемке, выхватила бутылку из его рук.