Ивэнь непонятно когда успела вообще убрать солнечные очки и съесть всю гигиеническую помаду и с верхней губы. Она долго-долго молчала, и обоим казалось, что молчание подобно поискам кленового листочка, который в детстве спрятал между страниц толстенного словаря «Цыхай»[72], густое молчание, плотное молчание, молчание, которое повисает во время поворота тонкой библейской страницы, обрамленной золотом. Ивэнь произнесла всего одно предложение, не понимая, сойдет ли это за ответ. Она подняла голову и очень пристально посмотрела в глаза Маомао красными глазками белого кролика. Она сказала: «Я беременна».

Дома в Гаосюне Ивэнь всегда смотрела десятичасовой выпуск новостей. Лучше уж смотреть новости, чем ждать, позовет ли кто-то сегодня мужа выпить. Музыка в заставке новостей, вся такая бодрая и энергичная, напоминала саундтрек из мультфильма в той сцене, где герой преображается. Сегодня телефон зазвонил. Ивэнь поймала себя на том, что задрожала сразу же, как раздался звонок. Она слышала, как муж сказал: «Договорились». Она слышала, как Ивэй вошел в гардеробную. Она ощутила стук передвигаемых вешалок, которые тряслись, как поручни японских трамваев на подъезде к остановке…

Ивэй открыл дверь гардеробной и увидел лицо жены. Она стояла вплотную к двери. Ивэй рассмеялся. Ты меня напугала. Ивэнь загородила собой проход, не давая Ивэю двинуться дальше. Что такое? Слезы катились ручьем по ее щекам. Ты меня любишь? Милая моя, малышка моя, что с тобой, разумеется, я тебя люблю, не плачь, расскажи мне, что произошло. Ивэнь плюхнулась на пол с широко расставленными, по-детски, ногами и зарыдала, закрыв лицо руками, словно плакала над телом ребенка. Ивэй присел рядом на корточки. Что с тобой, милая? Ивэй никогда не слышал, чтобы Ивэнь так громко говорила. Не давай мне повод разлюбить тебя, хорошо? Ивэнь сорвала с руки часики с бриллиантами и швырнула об пол, от удара стрелки отвалились, а без стрелок циферблат напоминал лицо без черт. Я всем сердцем люблю тебя, обожаю тебя, боготворю. Если ты хочешь, чтобы я была дурочкой, я буду, если ты хочешь, чтобы я все проглотила, я проглочу, но разве мы не договаривались, что ты будешь оберегать меня и заботиться обо мне? Так зачем ты меня бьешь?! Ивэнь без конца сучила ногами, как ребенок, который не может контролировать свое тело, и плакала до тех пор, пока не начала задыхаться. Цепляясь за книги на полке, она побрела в спальню, чтобы отыскать лекарство от астмы, а потом села рядом с прикроватной тумбочкой, обняв себя за плечи, и заплакала навзрыд. Ивэй протянул руку, чтобы похлопать ее по плечу, а она решила, что он сейчас ее поколотит, и от испуга упала, раскидав молочно-белые руки и ноги. Ивэнь, милая моя, Ивэнь, я не пойду, сегодня не пойду и вообще больше не пойду, хорошо? Я тебя люблю, это все моя вина, я правда тебя люблю, я брошу пить, договорились?

Весь вечер Ивэй пытался прикоснуться к жене, но на ее лице появлялось испуганное выражение, как у овечки, которая удирает от охотников, глаза становились огромными, словно готовы вывалиться из орбит. Ивэнь устала плакать и, прислонившись к высокой ножке кровати, задремала. Ивэй хотел перенести ее на кровать, но стоило прикоснуться к ней, как она во сне нахмурилась, стиснула зубы, а красные веки словно были накрашены тенями. Ивэй впервые реально почувствовал, что провинился. Она казалась такой маленькой в изгибе его локтя. Когда он клал ее на кровать, она распрямилась, словно цветок распустился ему навстречу. Ивэй пошел прибраться в гостиной. На мраморном полу спокойно лежали часики, которые он ей купил, и перевернутый стакан с водой. Он подмел осколки и вернулся в спальню. Было уже не просто поздно, а очень поздно. Ивэй обнаружил, что Ивэнь проснулась, лежит с широко открытыми глазами и плачет, но словно бы сама и не замечает, что плачет, как и всякий раз, когда он в это время возвращался домой. Ивэй пододвинул стул, сел у кровати и спросил Ивэнь, не хочет ли она попить. Она сказала «да». Он помог жене подняться, и она выглядела очень мило, пока пила воду малюсенькими глоточками. Когда Ивэнь отдавала чашку мужу, то ее рука вместе с чашкой задержалась в его ладони. Она тихонько произнесла: «Я беременна. Несколько дней назад ходила в больницу. Врачи просили пока не говорить тебе. Скорее всего, зачали в Японии».

С этого момента Ивэй и Ивэнь стали самой любящей парой в мире. Покупая детскую одежду, Ивэй брал сразу двух цветов: розовый и голубой. Ивэнь смеялась, что он зря тратит деньги и если родится мальчик, то вполне можно нарядить его и в розовый. Ивэй щурился и говорил: «Еще родим, так что не пропадет». Он клал погремушку в корзину и тут же свободной рукой ловил руку, которой Ивэнь со смехом шлепала его, и прижимал к губам для поцелуя.

Сыци и Итин родились зимой. Тринадцатый, четырнадцатый и пятнадцатый день рождения они отмечали с сестрицей Ивэнь, поскольку и сама Ивэнь была зимним ребенком. Когда Сыци училась в выпускном классе, на горизонте маячило восемнадцатилетие, но ей стало все равно, у нее не было ощущения, что она повзрослела. Разумеется, день рождения – не какое-нибудь заклинание, отметишь его, и сразу гарантировано взросление, но она-то понимала, что никогда не повзрослеет, ее душевные переживания подпитывали черную дыру, которая время от времени хаотично рыгала, более того, черная дыра образовалась и внутри. Все говорили, что она слишком бледная, белая, как алебастровая скульптура. Она всегда представляла, что кто-то сует обе руки ей внутрь, чиркает спичкой, а на внутренней стенке живота выгравирована фраза, сказанная ей учителем: «Скульптура создается путем разрушения».

Ивэй привел Ивэнь в магазин господина Маомао, чтобы выбрать подарок на рождение малышу в животе. Маомао наблюдал, как они ходят по магазину, держась за руки, и лицо его напоминало выставленную перед рестораном корзинку мятных конфет, которые может взять любой желающий. О, господин Цянь, госпожа Цянь, поздравляю. Когда Ивэнь смотрела на Маомао, выражение ее лица казалось ему морем. Я действительно хочу кричать в его глубины, как в том забавном японском любовном фильме, хочу сложить руки рупором и покричать мое имя в омут твоих глаз.

Для малыша я бы порекомендовал браслетик на ножку, это безопасно. Ивэй сказал: «Ну тогда давай его». Ивэнь добавила: «Что-то простенькое». Маомао увидел, как рука Ивэя легла на бедро Ивэнь. Простенькое типа такого? Несколько линий, и эскиз готов. Вот такой! Ивэй обрадовался. Сейчас много заказов, можно приступить через месяц? Ивэй рассмеялся. Даем тебе девять месяцев! Маомао улыбнулся. Господин Цянь наверняка рад. А то! Госпожа Цянь тоже наверняка рада. Угу. Только провожая клиентов, Маомао обнаружил, что в балетках Ивэнь еле-еле достает до груди мужа, а ему самому надо поднимать голову, чтобы посмотреть в глаза Ивэя, и опускать голову, чтобы заглянуть в глаза Ивэнь. Твои ресницы щекочут мое сердце, но оно не смеется, а плачет. Ивэй уже забрался на водительское место; прежде чем сесть на пассажирское, Ивэнь помахала Маомао рукой, но ему казалось, что это машут ресницы. Он вернулся в магазин, поднялся на второй этаж, быстро выбрал подходящие бриллианты и нарисовал подробный эскиз, подтирая в некоторых местах ластиком, в итоге дотерся до того, что ножной браслетик на бумаге перестал казаться естественным, превратившись в нечто надменное и властное. Лишь бы ты была счастлива.