Дома их ждали посылка и открытки от сестрицы Ивэнь. Они получили одинаковые подарки – необычайно изысканные кулоны в виде птичьей клетки, работа настолько прекрасная, что даже сердце сжимается. У Сыци в памяти тут же всплыл силуэт господина Маомао в синем свитере.

Почерк у Ивэнь был такой же, как она сама: красивый, твердый и храбрый. В открытке для Сыци Ивэнь написала: «Милая моя, милая Цици, с восемнадцатилетием! Хотя вы обе очень далеко, но как минимум есть один плюс. Эти несколько лет я отправляю подарки по почте, и ты не можешь отказаться от них или вернуть. Чем я занималась в свои восемнадцать? В детстве я мечтала, что, как только мне стукнет восемнадцать, я стану не просто умной, а мудрой. А еще я мечтала, что повзрослею в одночасье. Когда мне было восемнадцать, я могла цитировать целыми кусками Библию и “Осажденную крепость”, “Божественную комедию” и “Гамлета”. Звучит круто, но на самом деле кроме этого я ничего не умела. В восемнадцать я и не думала, что стану такой, как сейчас. Я всегда была своевольной и жила сегодняшним днем. Мне казалось, что жизнь напоминает зубрежку словаря. В день можно зубрить по десять страниц. Сейчас то же самое. Сегодня чищу яблоко от шкурки, завтра грушу, но не могу думать ни наперед, ни о том, что было. Моменты, когда я ежедневно читала вам вслух, были ближе всего к моему идеальному будущему. Раньше я думала, что доучусь в аспирантуре, начну преподавать в университете, стану сначала ассистентом, потом преподавателем, потом доцентом, двигаясь вверх по карьерной лестнице тошнотворно естественным образом. А потом вы для меня стали целым классом. Я частенько думаю, не причинила ли я вам случайно боль, особенно тебе, Цици. Реализм устроен так, что в человека влюбляешься, поскольку он мил, человек умирает, поскольку настал его черед. Неприятную героиню автор запирает на чердаке и чиркает спичкой, чтобы она во время пожара упала и разбилась. Но в реальной жизни так не бывает. Я всегда из книг черпала знания о страданиях и покаянии этого мира, и, когда неприятное чувство атаковало меня в реальной жизни, я не успевала долистать до следующей страницы с пассажем о том, как дать этому чувству отпор. Я наполовину застряла в книгах и не могла решить, надо ли мне окончательно спрятаться внутри или выкарабкаться наружу. Возможно, я выросла и превратилась в человека, которого восемнадцатилетняя я презирала бы. Но у вас-то еще есть время, еще есть шанс, да и вы меня мудрее. Правда, верите? Ты еще все успеешь. Сейчас мое тело претерпевает таинственные изменения, возможно, похожие на физиологические изменения, через которые проходит симпатичная восемнадцатилетняя девушка, причем похожие самым невероятным образом. Если будет возможность, то расскажу поподробнее. Я безумно счастлива, когда ты мне звонишь, но при этом я боюсь, не осмеливаюсь спросить тебя, как ты, наверное, потому что я слаба, мне страшно услышать, что на самом деле все плохо, а еще страшнее, что ты соврешь, будто бы все нормально, лишь бы я не волновалась. Наверняка в выпускном классе очень тяжело учиться, и я боюсь, что отнимаю у вас драгоценное время своей болтовней по телефону. Очень надеюсь, что в один прекрасный день смогу смело спросить тебя, как ты, и так же смело принять твой ответ. Я скучаю по тому времени, когда мы вместе читали, когда пили кофе на секретной базе, и если бы кто-то предложил мне облечь в слова свою тоску по вам, то получилась бы прямо-таки любовная сага, ха! Ивэй просит передать привет. Напоследок хочу сказать, что ты можешь рассказать мне обо всем на свете, начиная с ничтожно малого, как букашка, и заканчивая чем-то глобальным наподобие черной дыры. Как удачно вы родились, наконец-то у меня есть повод вам написать. С днем рождения! Надеюсь, вам понравится мой подарок. P. S. Купите целый торт и съешьте его! Искренне ваша, Ивэнь».

Сыци носила два этих письма с собой. Натянув на себя одежду в квартирке Ли Гохуа, она первым делом вынула из школьной сумки письма. Сыци спросила Ли Гохуа, но обращалась словно бы сама к себе: «Иногда я вспоминаю и не понимаю, как же учитель меня не пожалел, я же была совсем крошкой». Он лежал на кровати. То ли размышлял над ответом, то ли вообще над тем, надо ли отвечать. В конце концов он сказал: «Тогда ты была ребенком, но я-то нет». Она тут же понурилась и стала кончиками пальцев водить по словам, написанным сестрицей Ивэнь. Учитель спросил, почему она плачет. Глядя на него, она ответила: «Все нормально. Я просто очень и очень счастлива!»

Ивэй сказал: «В этом году не будем устраивать вечеринку, нам и вдвоем хорошо». Втроем, поправила его Ивэнь, и ее ладонь скользнула ему в рукав. Ивэй улыбнулся. Ну, торт-то все равно нужно съесть. Он принес торт. Когда Ивэнь отрезала себе кусок, то лицо у нее было как у ребенка. Она большим и указательным пальцами взяла вишенку с творения известной кондитерской, запрокинула голову и сунула вишенку себе в рот, оставив торчать хвостик. Очень сексуально. Вишневую косточку испещряли глубокие складки, совсем как у нее между бедер, всякий раз, когда он соскальзывал туда с ее выпирающего живота, Ивэнь хотелось сжать ноги. Она бормотала: «Ивэй, умоляю, не смотри, я стесняюсь, правда».

Они выключили свет и зажгли свечи в виде цифр. Макушка цифр медленно таяла, стекая на их корпус. Ивэнь замерла, но в свете свечей, казалось, подрагивала. Когда она сложила губы трубочкой, чтобы задуть пламя, то казалось, что это два воздушных поцелуя. Включили свет. На обеих свечах застыло множество капелек воска, напоминавших сперматозоиды в погоне за яйцеклеткой. Ивэй вытащил коктейльное кольцо, Ивэнь глянула и ахнула: «Ой, мамочки, это же сад из моих снов! Ивэй, ты так хорошо меня понимаешь, ты такой замечательный!» Вечером пришла посылка от девочек из Тайбэя. Это была огромная, больше самой Ивэнь, игрушка «Хэллоу Китти». Ивэнь крепко обняла розовую кошечку, словно бы таким образом могла обнять девочек.

В коробке лежала открытка, написанная Сыци: «Самая любимая моя сестричка Ивэнь! Сегодня мне исполнилось восемнадцать, но этот день вроде бы и не отличается от всех остальных. Наверное, стоило давно уже отказаться от тщетных попыток откопать среди просто дней какой-то особенный. Наверное, отмечать день рождения, или, как его называют, день материнских мук, даже более абсурдно, чем когда тайваньцы, которые возжигают благовония и молятся Будде, отмечают Рождество. Я не испытываю того, что японцы называют “сондзайкан”[73], иногда счастлива, но это счастье больше меня самой, оно заменяет мое существование. Более того, это счастье определяется, согласно словарю, на другой еретической планете. Я знаю, что на Земле мое счастье определенно считается несчастьем. Одно прискорбно: за последние несколько лет учителя ни разу не задавали сочинение на какую-нибудь примитивную тему, я очень хочу написать о своих желаниях или мечтах. Раньше я думала, что интересоваться чем-то недостойным все равно что по ошибке заносить пункт “стать писателем”, которому место в столбце “мои мечты”, в раздел “мои устремления”. Это же типа одно и то же. Но сейчас я так не считаю. Мне нравится слово “мечты”. Мечта – продуманная фантазия. Я мечтаю о том, чтобы стать как сестрица Ивэнь, и это вовсе не подарок ко дню рождения, а правда. Сестрица говорила, что сонет – самая красивая форма среди стихов: четырнадцать строк, пять стоп, два катрена, два терцета, каждый сонет на вид напоминает квадратный платок. Если сестрица может Шекспиром утереть слезы, то я определенно могу стереть им и другие вещи, даже саму себя стереть. Шекспир велик, перед его лицом я могу с помощью математики сократить себя. Я часто сейчас пишу дневник. Я обнаружила, что, как и говорила в свое время сестрица, когда пишешь, то можно вернуть себе главенство. Когда я что-то фиксирую на бумаге, то жизнь можно с легкостью отложить в сторону, как дневник. Сестрица Ивэнь, я очень скучаю, надеюсь, у тебя все хорошо, надеюсь, что сбудутся все банальные пожелания счастья, надеюсь, что все дела пойдут на лад и ты будешь жить долго и счастливо. С днем рождения! С любовью, Сыци».