чем вроде бы не было ничего удивительного, но, к сожалению, это был и не тот Томас, который за минувшие годы столько раз приезжал в Мадрид на долгие каникулы, с которым я постоянно встречалась и с которым спала, чувствуя, как после нашего не слишком удачного и, пожалуй, запоздалого первого раза усиливались мое желание и моя страсть. На самом деле он изменился уже после своего последнего приезда, когда провел со мной в Мадриде целых пять недель – с конца Hilary до начала Trinity. Тогда он еще выглядел более или менее прежним, таким как всегда. Теперь он стал угрюмым, замкнутым и отрешенным. Правда, в его широко расставленных серых глазах и раньше всегда таилась смутная тревога, плохо вязавшаяся с обычным для него выражением приветливости; но теперь тревога усилилась, глаза ни на миг не оставались спокойными, словно отражали постоянную внутреннюю боль из-за какой-то засевшей в голове неотвязной мысли. Поначалу я объясняла это растерянностью, нередкой у людей, завершивших некий жизненный этап, когда им не сразу удается адаптироваться к новым условиям – они как будто возвращаются в точку отправления и застревают там после нескольких лет, проведенных в подвешенном состоянии, в переездах туда и обратно. Однако я ошибалась: он объяснил, что эти его поездки туда-сюда не закончились, что ему придется бывать в Лондоне из-за дополнительных курсов, нацеленных на обещанную ему должность, и начнется это, вероятно, уже в сентябре или октябре. Я, конечно, не могла не спросить, почему он ходит такой грустный:

– Что-то случилось в последние месяцы? Ты стал другим, будто сразу постарел лет на десять. Или взвалил себе на плечи тяжкое бремя.

Томас глянул на меня растерянно, вроде бы удивившись, что я заметила в нем перемену, которую он старался скрыть за шутками и пустыми отговорками. Он дважды откинул волосы, хотя они и так были, как обычно, аккуратно зачесаны назад, и это, наверное, было лишь способом помедлить с ответом. Потом взгляд его потух, словно он сомневался, можно или нет что-то мне рассказать. Но в итоге все-таки увильнул от объяснений:

– Нет, ничего особенного не произошло. Да и что могло со мной произойти? Просто студенческие годы остались в прошлом. Праздник закончился, как и веселая беспечная жизнь. Отныне каждый мой шаг будет иметь значение для всего дальнейшего. Нет больше времени на пробы и ошибки. И на их исправление. Меня не отпускает чувство, что любой нынешний поступок непременно отзовется лет через двадцать, хотя сейчас я способен сделать верный выбор не больше, чем в пятнадцатилетием возрасте, да что там, даже не больше, чем в восьмилетием. И эта дорожка ведет туда, откуда нет возврата, но с нее уже трудно соскочить, не знаю… С тобой произойдет то же самое в следующем году, будь уверена.

В Испании учеба продолжалась пять лет, и, когда Томас вернулся, мне оставался еще год, поэтому я действительно могла не торопиться с выбором, что делать дальше, но это не касалось нашей с ним женитьбы – пожениться мы решили давным-давно, и наконец-то столь важное для меня событие приближалось. Не зря же я столько ждала, не зря изо всех сил старалась побороть тоску, не зря терпела долгие месяцы разлуки, и раз нам и впредь суждено будет иногда разлучаться – я готова, даже если такой будет вся наша жизнь. Никаких колебаний у меня не было – ни на миг. В любом случае Томас еще может снова измениться, может враз повзрослеть, может пресытиться сомнениями и тревогами, а я рядом с ним тоже быстро повзрослею, чтобы быть с мужем вровень, но отказываться от него я не собиралась. И не из упрямства, а потому что была бесповоротно влюблена, и если я говорю “бесповоротно”, то в буквальном смысле этого слова: я не только влюбилась в него в ранней юности, но тогда же решила, что это навсегда, очень твердо решила, а нет ничего более прочного, чем соединение чувства и воли. За время его отсутствия у меня случались любовные интрижки, что считалось естественным для моего тогдашнего возраста и было вполне в духе тогдашних нравов, но ни одна не заставила меня усомниться в принятом решении или поколебать безоглядную преданность Томасу. Да, совсем юной я указала на него дрожащим пальцем (дрожащим от волнения) – и больше никаких сомнений у меня быть уже не могло. А он? У него, разумеется, тоже были мимолетные приключения, но я никогда не замечала ни перемен в его отношении ко мне, ни малейших признаков охлаждения. Его тревожное состояние не могло не беспокоить меня, но причина тут была не во мне, это точно. Мы решили пожениться примерно через год, когда я тоже получу диплом. Отвечая на мои вопросы и словно желая объяснить свое настроение, Томас сказал:

– Что могло произойти со мной в Оксфорде? Сама знаешь: там никогда ничего не происходит. То есть ничего серьезного и даже ничего непредвиденного. Это место безопасное, там царят ритуалы, благодаря которым все мумифицируется или словно плавает в формалине. Там есть что-то хорошее, есть что-то плохое, и есть вещи фантастические, но при всем при том это место… – Он немного помолчал, как если бы ему самому было не по душе выражение, которое он собирался употребить. – Это место, отторгнутое от вселенной.

– Скажи, а меня ты тоже имеешь в виду, говоря про все то, что, к сожалению, уже не сможешь изменить в своей жизни? И лет через двадцать, не исключено, будешь воспринимать меня как бремя, которое лучше было бы не взваливать на себя? Ты и со мной тоже связываешь мысль о шаге, после которого нельзя дать задний ход, о навязанном тебе пути, с которого нельзя свернуть? Не знаю, да и никто не знает, что нас ждет в будущем, все очень зыбко, но от тебя я этого не жду и не могу ждать. Однако не хотела бы, чтобы и во мне ты видел некую опасность. Если, по твоим словам, сейчас ты так же не способен сделать четкий выбор, как и в восьмилетием возрасте, я не могу не отнести твои сомнения и к себе самой – не настолько я наивна. А меньше всего мне хотелось бы, чтобы ты уже сейчас видел во мне рабские оковы. Так рано. Чтобы ты смотрел на меня со страхом.

– Нет, Берта, нет, – ответил он очень просто, чем меня немного успокоил. А так как я ничего не сказала и с тревогой смотрела на него, снова откинул волосы назад нервным и совершенно бессмысленным взмахом руки, а потом, помолчав