все, на что падал взгляд. Давно были сорваны шторы, перебита посуда, переломаны кухонные шкафы, рассыпано по полу их содержимое. Пил он теперь прямо из горла, сидя на полу — ни одной целой табуретки не осталось. Спал там же, просто заваливаясь на пол, дойдя до невменяемого состояния. Нетронутой оставалась комната — туда он не заходил. Словно была проведена черта, через которую он не мог переступить.

Пьяное безумие продолжалось до тех пор, пока он вдруг не начал захлебываться ледяной водой, а грубая, жесткая рука не позволяла поднять голову, пока другая безжалостно елозила по его лицу. В какой-то момент Мишка начал активно сопротивляться, вырываясь.

— Пусти!.. — прохрипел-пробулькал он, опираясь руками в край ванны и пытаясь подняться.

— Очухался наконец, алкаш-недоучка? — раздалось сзади.

Мишка, отплевываясь и отдуваясь, сполз на пол, протирая залитые водой глаза. Перед ним маячила нога, обутая в кирзовый сапог, а рядом с ней деревянный протез. Снова протерев глаза, Мишка медленно заскользил взглядом вверх, задирая голову.

— Петр? — изумленно выдохнул он, глядя на стоявшего перед ним Петра со сложенными на груди руками.

Глава 16

— От Мишки письма не было? — отправляя ложку в рот, спросил Петр у Веры.

— Нет… Сегодня на почту специально заходила, спрашивала, — присаживаясь за стол, подперла щеку рукой Вера. — Петь, ты кроватку-то когда доделаешь? Мне уж скоро рожать… Куда малышку-то класть будем? Да и перегородку надо бы поставить. Негоже Лизоньке с мальчишками в одной комнате… Девочка все же. Да и большая уже, тринадцатый год уж.

— Завтрева, — откусывая хлеб, отозвался он. — А перегородку… Еще одну? Надоть к директору сходить, спросить, можно ли. Общежитие все же…

— Когда уже тебе квартиру-то дадут… — вздохнула женщина. — Пятого ждем…

— Когда дадут, тогда дадут, — проворчал мужчина, собирая хлебом последние капли супа в тарелке. — Спасибо, накормила. Супец отменный, — встал он и, обойдя стол, поцеловал жену в макушку, погладив сильно выступающий живот. — Дети-то спят ужо?

— Спят, — кивнула Вера. — Насилу угомонила. Всё тебя ждали. Ни в какую спать идти не хотели. Нам, говорят, папка обещался навес да стол с лавками во дворе поставить… И Лиза туда же… Девочка же, а за пацанами тянется. Сегодня с дерева едва уговорила спуститься. Сидит на ветке, чуть не на самой макушке, как воробушек, ногами болтает. Как увидала ее там, аж сердце захолонуло… — рассказывала женщина, следя глазами за перебиравшим инструменты в своем ящике мужем.

— На завтрева заказов не брал, — не отрываясь от копания в своем углу, отозвался Петр. — Сегодня долго провозился, конечно… Но и денег дали прилично. Кстати, там, в куртке, в кармане, возьми на хозяйство. Детям мож одежку али обувку какую купишь… — бормотал он, вытаскивая какие-то досточки и палочки. — Завтра сперва им во дворе стол да навес сколочу — взаправду обещал, да краску им дам, пущай сами шкурят да красят, чай руки имеются, а сам покуда кроватку сделаю для младенца. И почем ты знаешь, что девчушка будет? — поднял он на жену голову. — Мож, пацан родится?

— Да хватит ужо пацанов-то! Неуж троих тебе мало? — усмехнулась Вера, не собираясь признаваться в Мишкином предсказании. — Дай мне и Лизоньке сестричку родить.

— Ну, то не важно, — усмехнулся в усы Петр. — Коль пацан родится, дак чуть опосля еще разок попробуем девку оформить, — искоса глянул он на Веру веселым взглядом.

— Ишь умный какой, — всплеснула Вера руками. — Оформит он… А рожать кому? Я тебе оформлю… — пряча улыбку, добродушно проворчала она.

— Ну вот гляди, — раскладывая на полу не слишком длинные бруски, поднял он взгляд на жену. — Такая сойдет? Аль поболе сделать, на вырост?

— Мне там Машка матрас отдала, — поднялась Вера. — Хороший матрас, толстый, ватный. Вот если по нему кроватку бы изладить?

— Ну дак что же ты молчишь? — взгляд мужчины стал укоряющим. — А я тут голову ломаю… Ну-кась, не тянись, — прокряхтел он, вставая. — Как ты его туды запихала-то? Говорил ведь: не поднимай ничего, дитёнку навредишь, да и сама болеть станешь. А ну как роды раньше начнутся? Вот надо было его туда пихать? — ворчал он, доставая со шкафа скатанный и перевязанный матрас.

— Да я же не сама, Петь. То Машкин муж, Колька, его принес, да и спросил, куда положить. Ну а куда? Мешаться же везде станет. Ну я и попросила его на шкаф засунуть. Хоть место занимать не будет, — рассказывала Вера.

— Ну лады… — пробурчал Петр, отмеряя по расстеленному на полу матрасу бруски. — Эх… чутка не хватает… — расстроился он. — Ну ладно… Завтра с собой на работу мерку возьму, там к плотникам схожу, глядишь, выпрошу пару брусков. А нет, дак на обратном пути прикуплю. Вер, а ты завтрева на телеграф сходи, Мишке телеграмму дай, пускай отзовется! Что-то на душе у меня неспокойно… — присел он рядом с женой.

— Так может, сызнова письмо ему отписать? — нахмурилась женщина. — Может, не получил он твоего письма? Потому и молчит.

— Ну как хошь… Можешь и письмо отписать тоже. Но телеграмму все же дай. Пускай отзовется, — хмуро проговорил мужчина.

— А чего писать-то? — спросила Вера.

— Чего хошь, то и напиши, — ответил Петр, вставая. — Спать пошли, а то завтра вставать рано.

Две недели Петр не находил себе места. Мишке были отправлены уже пять телеграмм и два письма, а ответа все не было. С каждым днем мужчина становился все мрачнее и мрачнее. Надо бы было съездить к Мишкиным родителям, да узнать — может, переехали они с женой, а сообщить позабыли? Но верилось в то слабо. И к Егоровым съездить на выходных не вышло — Верунька рожать надумала. Ну куда ехать-то? Детей одних на целый день бросить? Костик с Ванюшкой да Лизавета уж большие, конечно — почти по тринадцать им, а Ванюшке и вовсе уж четырнадцать исполнилось, да все одно — душа-то болит. Да и за младшеньким, Павлушкой, коего Вера три года тому народила, кто приглядит? Лизонька умничка, матери во всем помогает: и по хозяйству, и с Павлушкой возится, да и мальчишки тоже не отстают, Вера последнее время только командует, что сделать надо, ребята все сами делают, берегут мать, но все ж дети они, одних оставить страшно.

В субботу он забрал Веру с дочкой из роддома. Но особой радости не испытывал — тревога покоя не давала. Давило что-то на душу, холодной лапой сердце сжимало. Весь вечер Вера косилась на мрачного, задумчивого мужа, и лишь ночью, припав ему на грудь, прошептала:

— Что тебя так тревожит-то? На Любашу едва взглянул… А ведь сколько ждал ее! Не