Мы ждали в тревоге. Конвой должен был, как обычно, прибыть к шести часам вечера. Мы не отрывали глаз от лесной просеки, через которую выходила лесная дорога.

Вдруг раздалась пальба: автоматные очереди, разрывы гранат прокатились до конца долины. Мы видели, как выскочила одна повозка, затем другие галопом скатились с горы. К санчасти привезли запыхавшихся раненых.

С завтрашнего дня надо было опять идти в дозор к Папоротникам. Отказаться от этой дороги значило капитулировать. Люди уже ненавидели эту чащу леса. Тогда я встал во главе солдат, обеспечивавших связь. Я шел впереди на двадцать метров, чтобы избежать ловушки для всех. С облегчением вздохнули мы, когда, наконец, дошли до яблоневых и сливовых садов Папоротников, границы изобилия и спокойствия.

* * *

Даже в нескольких десятках метров от наших изб большевики часами, как кошки, выжидали свою добычу. Мы могли отдыхать только одетыми, с автоматами у тела. Курильщики, какими бы заядлыми они ни были, не спешили пробираться к плантациям армянского табака.

Однажды днем один из наших поваров захотел вырыть несколько картофелин на поле у леса. В ельнике залегли красные. Выстрел, и он упал с простреленной ногой. Мы слышали крики несчастного раненого. С двумя бойцами я бросился на выручку. Эти палачи тащили его через корни и каменистую почву. Когда я почти догнал их, они, должно быть, бросили его. Но когда я склонился над нашим несчастным товарищем, он посмотрел на меня своими красивыми глазами, полными слез: у него во рту булькал поток окровавленных пузырей. Советский патруль, прежде чем бросить его, проткнул ему грудь дюжиной ножевых ударов. Он агонизировал. Его раны дрожали и открывались, как живые.

Полчаса он сопротивлялся смерти. Нам пришлось накрыть ему лицо противопожарной маской, поскольку мухи кружились вокруг его окровавленного рта. Последний раз вздрогнула кровавая пена, он что-то сказал детским голосом, каким обычно говорят умирающие.

Мы похоронили его, как и других, на вершине пригорка. Это маленькое кладбище мы обнесли здоровыми кольями, чтобы защитить от диких зверей. Но кто были больше звери: лесные животные или большевики, которые, отказываясь от открытого боя, затаивались, как убийцы, чтобы выследить своих жертв?

* * *

Заканчивалась подготовка нового наступления немцев.

Каждый день незадолго до рассвета сразу по тройкам прилетали советские самолеты для разведки. Их появление никогда не длилось больше нескольких минут: иногда мы сбивали один или два, и они огненными зигзагами падали вниз, в то время как парашютисты зависали над лесом.

Однажды утром в начале октября десятки «Юнкерсов» прошли над нашими головами и спикировали на Джержаков. Они возвращались с часовым интервалом. С громом содрогались горы. Осеннее наступление началось.

В конце дня 8 октября 1942 года мы выступили тоже. В последний раз мы увидели в глубине долины станицу Кубано-Армянскую, в синеве первых теней приближающегося вечера. Там, между здоровых черноватых кольев частокола, вокруг которого будущей зимой будут крутиться голодные морды и нервные лапы волков, остались наши павшие. Зеленые горы то там, то здесь вздымали красные и коричневые сполохи, осенние флаги, поблескивавшие в золотистых огоньках сумерек.

Потом настала ночь. Мы тихо продвигались до утра под кровом величественных дубов в обрамлении серебристых танцующих огоньков миллионов звезд.

Октябрьское наступление 1942 года на Кавказском фронте заставило себя ждать. Началось оно в нездоровой атмосфере. Верховное командование в августе месяце приняло решение атаковать этот массив на двух флангах: с юго-востока по реке Терек в направлении бакинской нефти и на юго-западе на нашем участке в направлении Батума и турецкой границы.

Битва на Тереке была жестокой, но не принесла ощутимых результатов. Бронетанковые дивизии рейха были остановлены под Грозным. В октябре они больше не продвинулись вперед.

Наше наступление на Адлер также провалилось. Октябрьское наступление не имело цели достигнуть Грузии и Транскавказской магистрали, оно было нацелено на Туапсе, на Черное море и контроль над нефтепроводом к нему, к этому порту. Этот нефтепровод был толщиной не более тела ребенка, и вот за эту черную трубу нам предстояло биться неделями.

Единственными неподожженными нефтяными скважинами, завоеванными рейхом, были скважины Майкопа. Вообще, нефтяные месторождения были расположены в Нефтегорске, между Майкопом и Туапсе. Красные заминировали сооружения. Нефть продолжала вытекать, густым потоком охватывая все ручьи, покрывая коричневым камыш и травы. Немцы бросились восстанавливать нефтедобычу своим организаторским гением. Это были очень богатые пласты. Они как раз подходили для нужд авиации. Когда мы прибыли утром 9 октября в Нефтегорск, мы были до глубины души поражены, видя, что за полтора месяца сделали немецкие инженеры. Просторные, с иголочки кирпичные сооружения были полностью закончены.

Но надо было дополнить эту работу, захватив нефтепровод до Туапсе, с тем чтобы миллионы литров ценной жидкости смогли регулярно вливаться в танкеры на Черном море. Это было делом солдат. Осеннее наступление должно было бы стать операцией как военного, так и экономического значения. Это был не первый и, несомненно, не последний раз, когда тысячи солдат погибнут за одно нефтяное месторождение.

* * *

Большая дорога и железнодорожный путь от Майкопа до Туапсе находились под мощной защитой красных, они так же хорошо, как и мы, понимали важность этого нефтепровода. На заслоны Советов в начале октября 1942 года были брошены бронетанковые части рейха, но они не смогли их преодолеть. Тогда Верховное командование бросило отборные дивизии, к которым относились и мы, в одну очень умно задуманную операцию: через поросшие лесом горы, что возвышались на тысячу метров и более и были без всяких дорог, десятки тысяч пехотинцев, подтянувшиеся с востока и юга, прорубят просеку топорами; они постепенно обойдут врага сзади и соединятся у него за спиной, на дороге в Туапсе, в двадцати, затем в сорока и пятидесяти километрах за Нефтегорском.

Наша дивизия егерей, специализировавшаяся на горных операциях, увлекла нас за собой. Мы оставили нефтяной бассейн под проливным дождем. После двух часов марша в грязевой топи мы подошли к большим горам, опять позолоченным солнцем.

Фантастически заросшие леса состояли из величественных дубов, которые никто никогда не вырубал, и миллионов диких яблонь, распространявших чудесный кисловатый запах.

Мы пробрались к вершинам. У красных был там большой лагерь, еще усеянный трупами. Через просветы мы видели внушительную панораму дубовых лесов, по-прежнему зеленых, усеянных, как мухами, золотой листвой диких яблонь, побежденных осенью.

Мы пошли по склонам. Лошади скользили копытами десять-пятнадцать метров. Мы держались за корни. Расположились на отдых в палатках на маленьком хуторе со смешным названием Травалера. Более сотни солдат погибли в атаке за эти несколько затерянных хижин. Это был последний хутор. После него лес поднимался на многие десятки километров, дикий, как джунгли Конго.