Было четыре часа ночи, когда мы достигли гребня горы, спешно устроили пулеметные гнезда на главных карнизах. Первые лучи дня пробивались вяло и тускло. Мы с тревогой смотрели на деревья, раскачиваемые ветром над серыми безднами.

Прошли дни, вернулось солнце. Если кавказские гребни были неудобными насестами для солдат, то природа, напротив, с таким величием разместилась на этих горах, что она утешала нас в наших страданиях.

Осень бросала сказочные шкуры диких зверей на склоны; эти рыжие и красные прелести спускались на километры до белых вод, бурливших по линиям среди зеленых скал. В пять часов утра свет достигал вершин перевалов, но густой и молочный туман еще сжимал извилистые долины. На этой белой скатерти как острова вставали рыжие и золотые горы. Целый час мы были в феерическом сне. Из глубин озерного тумана возникали новые островки, невысокие горы, ранее поглощенные влагой.

С рассветом началась артиллерийская дуэль. Немцы и русские упорно обстреливали друг друга. Между батареями находилась наша гора, на вершине ее, как гнезда журавлей, были наши боевые позиции.

Советские пехотинцы и мы проводили ночью скрытные вылазки. Днем и те и другие не шевелились. Вот тогда нашему отдыху мешали артиллеристы. Длинный вой снарядов, иногда в сумасшедшем ритме, оглушал нас в течение многих часов. Эти снаряды, откуда бы они ни летели, брили нашу гору как раз над нашими головами. Мы слышали, как они свистят прямо по верхушкам деревьев, с которых часто падали ветки.

Мы были отданы на милость ленивому или слишком рассеянному снаряду. Опасность не замедлила сказаться. Один из наших постов был накрыт.

Другой снаряд, 120-мм, с особенной фантазией шлепнулся в восьмидесяти сантиметрах от меня. Смерч огня поднял меня в воздух. Когда я пришел в себя, то находился среди обломков: все было срезано, выбрито на двадцать метров вокруг. Правая сторона моей каски была полностью вырвана и смята на уровне уха, фляжка была искорежена, как раскрывшийся цветок, автомат, лежащий рядом, был раздроблен.

Все думали, что я превратился в пыль. Но у меня всего-навсего был осколок в правом предплечье, пробита барабанная перепонка и внутреннее повреждение желудка. Я был ранен пять раз за четыре года войны на Восточном фронте и каждый раз вот таким незначительным образом.

* * *

Через несколько дней немецкие войска были готовы к последнему броску. Мы просочились больше к югу, но по-прежнему по тому же горному хребту. Напротив нас возвышалась впечатляющая громада горы Индюк высотой в тысячу триста метров, перед ней была великолепная дубовая роща, сжатая, как будто подлесок, где то там, то сям виднелись серые пики нескольких скал. Оттуда, как говорили нам пленные, было видно море. Когда эта гора будет взята, останется лишь спуститься к береговым пальмам голубого побережья Туапсе.

Примерно в тысяче метров внизу от наших пулеметов между горой Индюк и нашей текла река Пшишь. Наш участок был разделен надвое очень труднодоступной пропастью во многие сотни метров глубиной: в глубине этого ущелья по гигантским скалам скакал водопад. Наши позиции поднимались вверх с другой стороны, проходили по гребню на многие километры, затем отвесно спадали к главной реке. Мы занимали там выдвинутый вперед пост в глубине долины в нескольких метрах от бурной воды.

По плану боя немецкие егеря должны начать атаку Индюка с крайней южной точки нашего участка. Сначала они пройдут с тыла и атакуют советские передовые позиции на другой стороне Пшиши ниже скал. Мы, устроившиеся на орлиных гнездах, должны будем только наблюдать за врагом и ждать новых приказов.

Мы не упустили ни одной детали последней великой битвы за Кавказ.

С восходом спектакль начали «Юнкерсы». Они пикировали к желтевшему морю долины, работая с неслыханной виртуозностью, взмывая вверх из глубины только тогда, когда вот-вот должны были разбиться, врезавшись в лес.

Мы видели нескольких бежавших к скалистым гребням советских солдат. Но «Юнкерсы» не видели больше, чем мы. Дубняк был настоящей крышей, невозможно было знать, где находились блиндажи русских. «Юнкерсы» старались больше посеять ужас, чем разбомбить что-либо.

Затем немецкие егеря бросились через чащу. Мы слышали шум рукопашных схваток. Мы с безупречной точностью следили за продвижением наших братьев по оружию, так как из леса регулярно взлетали ракеты атакующих. Это было очень волнующе. Бросок был быстрым. Ракеты долетели до нашей высоты, поднялись выше.

Через два часа ракеты показались из листвы почти на вершине Индюка. Мы с трепетом подумали, что первые егеря достигли вершины. Мы вспоминали крик из «Анабасиса». Они тоже кричали, как десять тысяч античных героев, воспетых Ксенофонтом.

Увы, они не крикнули. Выше ракеты больше не показывались, очереди и залпы автоматов и пулеметов становились реже. «Юнкерсы» уже не пикировали между двух гор. Немецкая артиллерия подолгу молчала.

Нерешительность, неясность продлились долго. Несколько зеленых ракет выбросили свои цветки и россыпи, но намного ниже. Очереди еще потрескивали, но это был конец. Роты егерей не смогли победить огромный лес. По мере продвижения они истрепались и рассыпались, лесное препятствие поглотило их.

Атака провалилась. Вечером в фиолетовых отсветах сумерек гора Индюк показалась нам как никогда еще более дикой и надменной. Она окончательно преградила нам путь.

* * *

Осень просвистела на горах, раскрыла их, усыпав землю миллионами сухих и легких листьев. Мы смотрели на умирающий лес. Наши маленькие позиции были настоящими балконами над долиной.

Под ними на сотни метров спускался страшно крутой склон. Ночью русские патрулировали его. Мы протянули железную проволоку, вдоль которой звякали пустые консервные банки. При касании проходящих они сталкивались, и мы стреляли.

На следующий день мы замечали несколько смуглых тел под нашими побрякушками.

Немецкие егеря, которых мы сменяли, вырыли себе маленькие укрытия на одного человека на метр под землей, чтобы по очереди отдыхать в них. Пришла наша очередь воспользоваться этим. Мы сползали в отверстия, в эти дыры, как раз имевшие размер человеческого тела; в глубине надо было свернуться калачом и ползти по углублению размером не больше гроба.

Но этих щелей было слишком мало. Нам приходилось протискиваться вдвоем, придавив друг друга, носом в землю. Мы чувствовали себя ужасно, как заживо погребенные. Нам надо было привыкнуть, чтобы лежать вытянувшись, как поспешно похороненные мертвецы. Те, кого это действительно угнетало, предпочитали завернуться в одеяло под деревьями, несмотря на туман и летящие осколки снарядов.

* * *

Однажды ночью погода изменилась. Подул северный ветер. Буря разметала верхушки высоких дубов, ураганом пронеслась над нами, залив наши укрытия-могилы, в которые по корням сочилась вода.

Мы попытались вычерпывать воду котелками, но вынуждены были признать свое бессилие. Склон из-за дождя и ветра потерял всю свою листву. Пшишь поднялась, водоворотом прокатилась по долине, опрокинула деревянные мосты, отрезав за нашей спиной всякую возможность снабжения продовольствием и боеприпасами.