отрезвляющий укол заставляет вздрогнуть, и я наблюдаю, как на коже выступает капелька крови. Рордин сует иголку себе в зубы, а вишневая слеза все распускается и распускается, угрожая пролиться.

Он окунает мой палец в воду, окрашивая ее розовым, окрашивая ее моей потребностью отдавать себя этому мужчине. Его странной непреодолимой тягой брать.

Закрыв глаза, пытаюсь не обращать внимания на заполнивший воздух запах крови, а в груди снова клокочет, отчаянно жаждет свободы вопрос.

Сегодня я лишилась сил его сдерживать.

– Зачем тебе это?

Его крепкая хватка сжимается на моих пальцах.

Тишина затягивается, и наконец ее нарушает скрипучий приказ Рордина:

– Посмотри на меня.

Я медленно открываю глаза – и поражаюсь видению, поистине мучительному. Рордин весь соткан из жестких углов и горькой решимости – прекрасный кошмар во плоти.

В серебряных глазах горит смерть.

– Вот, Орлейт. Именно поэтому мы используем дверь.

Мое ничтожное сердце падает в пятки так резко, что слова срываются совсем сдавленно:

– Нет. Я просто хочу знать, по…

– Ты не готова к ответу, – цедит Рордин сквозь сжатые губы, жесткую, почти неподвижную челюсть. – И в твоих же интересах надеюсь, что все так и останется.

Отпустив мою ладонь, он разворачивается и уносит с собой кубок. Моя рука продолжает бесполезно болтаться, роняя капли воды на пол. Как корова, которую подоили, а потом отправили обратно в поле восстанавливать вымя.

– Больше не забывай, – рычит Рордин, оставляет иглу на подносе и, шагнув за дверь, без оглядки скрывается.

Как пощечину отпустил.

– Не могу ничего обещать! – ору я. – У меня много дел, знаешь ли!

Слышу, как он ворчит, а потом доносятся лишь тяжелые шаги, что спускаются по Каменному стеблю. Как только они стихают, все, что мне остается, – это гулкая тишина, которую нарушает лишь частое биение моего хрупкого сердца.

Шумно выдыхая, я отшатываюсь, натыкаюсь спиной на стену…

Я сдалась.

Более того, я задала вопрос вслух, а взамен получила лишь загадки да выволочку. А еще могу похвастаться уколотым пальцем и ноющей болью между ног, на которую я пытаюсь не обращать внимания, пока задуваю свечи, и, так и не сменив халат, забираюсь в постель, надеясь уснуть без кошмаров.

Это вряд ли.

Мне снятся огромные существа, которые вгрызаются в мою кожу, вытрясают из меня жизнь, брызжут моей кровью.

Мне снятся вещи, которые присваивают мою плоть.

Вещи, что меня ломают.

Глава 20

Орлейт

Просыпаюсь вся в поту, с прилипшими к лицу волосами. Огонь иссяк, и на то, чтобы отодрать себя от простыней и скатиться с кровати, уходят все силы.

Разбитость от ужасного ночного сна, похоже, так же плоха, как отказ от экзо.

Небо грохочет, громко и неистово, заставляя зеркало дребезжать о стену. Я стираю ладонью сон с глаз, подхожу к окну и вижу темные, высоко висящие облака, которые совсем не пропускают свет.

После пробуждения под тяжелым, пустым небом, обещающим лишь дождь, я всегда чувствую себя несмазанным шарниром.

Смываю с лица ночные кошмары, переодеваюсь в кожаные штаны, рубашку на пуговицах и свободную кофту, затем на скорую руку заплетаю косу, пока наполняется лейка.

На подоконнике над моим рабочим столом гнездятся четырнадцать саженцев, которые питаются каким-никаким тусклым светом. Их маленькие горшки вылеплены вручную из глины и покрашены в яркие цвета под стать тем краскам, которые я в итоге сделаю из некоторых цветков.

Я пробую почву, поливаю, где нужно, а потом выхожу на балкон к более крупным растениям, которые расположились у стены под нависающей крышей западной стороны.

– Посмотрите на себя, ребята! – их я тоже поливаю, любуясь ярко-зелеными побегами и распускающимися листьями. – Как вы хорошо растете! Кроме тебя, – бормочу я и присаживаюсь на корточки, щурясь на фигу, которая, кажется, поникает каждый раз, когда я отвожу от нее взгляд. – У тебя, вижу, очередной грустный день.

От души плещу в ее горшок из лейки, снова всматриваюсь в рокочущие облака и морщу нос. Мы обе скучаем по солнцу, но, судя по всему, в ближайшее время оно нам не светит.

Возможно, придется перенести ее в Рассады, прежде чем она погибнет у меня на руках.

– Держись тут, Вялолистик.

Я обхожу изогнутый балкон, двигаюсь мимо ящика с травами и лимонного дерева, которое выращиваю уже пять лет. Его ветви усыпаны ярко-желтыми плодами, из которых я выжму сок и сделаю консервант для красок.

Далее – глициния, единственное растение, которое пробыло здесь дольше, чем я. Она такая большая, что вьется по балкону и вниз по башне, и ее видно практически с любой точки вокруг замка.

Обхаживаю стайку розовых кустов – на них еще не появились первые всплески цвета, затем останавливаюсь у саженца ивы, который вырастила из семечка. Кора ивы – отличное обезболивающее, а еще мне нравится смотреть, как из неуклюжих малышей они превращаются в горделивые, величественные деревья.

Опускаюсь на корточки, проверяю ее корни и вижу, что они выглядывают из отверстия в горшке…

Губы сами собой растягиваются в улыбке.

Именно то, что нужно, чтобы развеять мою хандру.

– Ты как будто подросла за ночь, – шепчу я, и впервые за слишком долгое время мне становится чуточку легче.

Дни посадки – мои любимые.

—Может, мне кажется, но независимость тебе явно к лицу, – говорю я, похлопывая у основания только что посаженной ивы, наслаждаясь ощущением земли на руках.

Встаю и бросаю взгляд на серый, покрытый рябью пруд с венком из покачивающегося камыша. Пруд пересекает поваленное дерево – Бревно, и его подбрюшье украшено ковром темно-зеленого мха и изогнутых светлых грибов.

Плаксе должно здесь понравиться. Почва достаточно влажная, а еще будет удобно следить за ростом ивы каждый раз, как Бейз возжелает погонять меня по этой смертельной ловушке над коварными водами.

Роюсь в сумке в поисках банки и ложки, затем крадусь к илистому краю застоявшегося вонючего пруда. Встав на колени в черную грязь, из которой я делаю раствор, я зачерпываю ее с горкой в банку, а потом бросаюсь прочь от камышей, подальше от воды, чтобы спокойно спрятать добычу.

Жуткое место. Никогда не знаю, что может на меня выскочить из зарослей.

Вытираю руки о рубашку и со вздохом направляюсь к замку.

Бреду по холодным коридорам, поднимаюсь по лестничным пролетам на пути в обеденный зал, и в пустом желудке оседает ком страха.

Будет ли он за столом? Будет ли там Зали… расточать улыбки, соблазнять его, чтобы он смеялся?

Ядовитые мысли разгоняют пульс до быстрого, обиженного темпа.

Расправляю