как раствор, и даже чувственный огонь, что вгрызается мне между бедер, утихает на пару градусов.

Я знаю, что такое гон, только потому, что в тринадцать лет наткнулась на книгу по анатомии.

Но на этом мои познания заканчиваются.

Прочитав два абзаца главы, я с пылающими щеками перелистнула на следующую. Медис, который описал данный опыт, заставил все звучать так… так…

Сексуально.

Я думала, что избежала этой участи. Что, возможно, ее удачно предотвратил каспун – я отметила, что у него есть такой побочный эффект, когда изучала это растение в книге по медицине. Один из немногих неблагоприятных, которому я, честно говоря, обрадовалась.

Повязка на груди вдруг становится слишком тугой, слишком тесной. Желание моего тела повзрослеть, несмотря на препятствия, пролило свет на то, что я слишком долго его наказывала, закрывая глаза на мучительную боль, с которой утягивала наливающуюся грудь.

– Можно… можно это остановить?

Пожалуйста, скажи «да».

– Нет, Орлейт. Нельзя.

Слова оседают внутри тяжестью, словно камни, которые, несомненно, будут давить на меня всю оставшуюся жизнь.

– Теперь иди прямиком в свою башню и оставайся там.

Оставайся там…

Мало того, что тело взбунтовалось против разума, так меня еще и прогоняют – впервые в жизни приказывают сидеть в башне.

Мне нужно зацепиться за что-то привычное, или я сорвусь. Может, не сразу, но в итоге петля тревоги затянется и не даст дышать, как всегда происходит, если я чувствую, что утрачиваю контроль.

– Но ведь можно же делать исключения? Я не прошу многого. Всего час в день, чтобы… – проклятье, не знаю, покормить Шэя… собрать цветы… навестить Кая…, – погулять?

Деревянные подлокотники под пальцами Рордина дают трещину.

– Живо, Орлейт!

Видимо, ответ – «нет».

Роняю руки на колени, стискиваю кулаки. Бросаю взгляд на дверь, поджав губы.

Что, если вернется Танис?

– Я буду у себя. Один, – цедит Рордин, и я опять смотрю на него, взвешивая ценность его слов. – С запертой дверью, – быстро добавляет он.

Стараюсь не придавать слишком большого значения тому, что его заявление, похоже, успокаивает мои расшатанные нервы. Последнее, что нужно фреске наших отношений, – это еще один слой краски. Там и так достаточно грязно.

– Ладно, – бурчу я, зная наверняка, насколько упрям замок его покоев.

Без ключа никак не пробраться.

Встаю, собираясь обойти стол со стороны Рордина, но у него вырывается низкое, предупреждающее рычание.

Ноги прирастают к полу.

Рордин дергает подбородком в другую сторону, и я со вздохом подчиняюсь, меняю направление и ухожу, обмахиваясь серебряной тарелкой, которая еще и выполняет неблагодарную работу зеркала для моего раскрасневшегося лица.

– О твоих нуждах позаботится служанка, она же будет забирать вечернее подношение, – произносит Рордин, когда я оказываюсь на середине зала.

Его слова меня задевают, но я стараюсь этого не показать.

Скорее всего, безуспешно.

Ведь я получаю половину удовольствия от того, что слушаю, как он поднимается по ступенькам, открывает Шкаф, достает кубок и забирает крошечную частичку меня. Звуки для меня – как трафарет, чтобы создать перед глазами картину, и теперь Рордин отбирает и их тоже.

Ускоряю шаг.

– Орлейт.

Он цедит мое имя, словно проклятие, и я, развернувшись, вижу в катакомбах его глаз океан невысказанных слов.

– Да?

– Ни при каких обстоятельствах не покидай свою комнату. Ты меня поняла?

Сглотнув, киваю.

– Скажи вслух.

– Я поняла, Рордин.

– Хорошо, – его тон чуть смягчается, чуть разглаживаются черты. – Ступай.

Я не жду, когда он повторит.

Глава 21

Орлейт

Кусочки льда двигаются вместе со мной, будто привязанные, и растворяются, становясь единым целым с водой в глубокой оцинкованной ванне, скрытой за ниспадающим черным бархатом. Факел над головой проливает свет на разгоряченное тело, изгибы, которые никогда не выглядели такими пухлыми, розовыми и…

Резко сажусь, расплескивая воду и ярость.

Обняв прижатые к груди колени, я принимаюсь раскачиваться, но движения не в состоянии отвлечь мой беспокойный разум. Лишь взбалтывают воду вокруг той самой части меня, и с губ срывается стон – от которого сразу же вспыхивают щеки, ведь прямо за занавесью Танис меняет мне простыни.

Но я ничего не могу с собой поделать.

Чувствительность зашкаливает – нетронутая нужда пульсирует внутри собственным развратным сердцебиением, стремясь к низу живота, будто прорастают раскаленные корни.

И они требуют.

– Еще льда? – спрашивает Танис, и ее голос напоминает перезвон колокольчиков на ветру.

– Наверное. – Таков мой тусклый ответ, и я раскачиваюсь, и раскачиваюсь, и раскачиваюсь, свернувшись в клубок, чтобы ледяная вода мягко задевала струны удовольствия.

Я так далеко вышла из зоны комфорта, что вот-вот лопну по швам. Хочется нырнуть с головой под воду и кричать.

Вокруг башни грохочет гром, словно я попала в бушующее сердце бури. Обычно в такую погоду я с удовольствием валяюсь в постели с книгой или чистым холстом камня, но мой разум – буйство сверхчувствительности, которому наскучили границы. Ноющая, пробирающая до костей скука, словно мышцы переполнены энергией, которую мне некуда выпустить.

Лоб покалывает, по виску стекает капелька пота. Покачивание становится резким, отчаянным, вода плещет за край.

Танис отдергивает занавеску, закатывает льняные рукава до локтей. Кажется, она не держит на меня зла за то мое поведение, и я больше не хочу вцепиться в блестящие каштановые волосы и рычать ей в лицо, пока она не покорится. К счастью.

Не знаю, как бы я пережила без нее эти три дня.

– Снова нагреваешься?

– Угу.

Танис поднимает с пола черное ведро и, раскрасневшись от усилия, опрокидывает его содержимое через край. Смотрю, как в ванну сыплется водопад льда, как съеживаются его толстые осколки, едва касаются дымящейся поверхности.

Льду не сравниться с огнем в моих венах.

– Хочешь, я потру тебе спину? – предлагает Танис, когда ставит ведро, и заправляет за ухо выбившиеся пряди. Она улыбается, красивые карие глаза – два теплых омута на фоне загорелой кожи.

– Спасибо, но не сейчас, – бормочу я, сопереживая своему жертвенному льду. Его осколки отдают себя целиком, пока от них совсем ничего не остается.

А мой огонь продолжает брать, и брать, и брать.

Танис капает в воду еще масла, и воздух заполняется острым, пряным благоуханием бергамота; густой аромат нужен, чтобы скрыть гон.

Жаль, что он не то чтобы помогает.

Я все еще чувствую запах своего желания быть наполненной. Он как цветочный мускус, поле роз в полном цвету, и он унизителен.

– На постели свежий халат, – сообщает мне Танис, одной рукой поднимая ведро, а вторую упирая в бок. – Надеюсь, эта куча льда тебя охладит и ты наконец немного поспишь.

– Может быть…

Танис присаживается рядом с