нежные глупости дочери, пока та не успокоилась. Лишь после этого он пожелал ей всего хорошего, послал воздушный поцелуй и сбросил вызов.

Глава 11. Новая роль

Помощники Богомолова терпеливо подпирали стену в надежде, что босс быстренько порешает дела и позовет их обратно, но время шло, а дверь в комнату не открывалась. Верзиле надоело стоять на одном месте. Он вышел на середину коридора, присел, оперся на кулаки и, вытянув тело в струнку, начал отжиматься.

– …сорок восемь… уф… сорок девять… уф… пятьдесят… все! – Кастет выпрямил руки, прыжком согнул ноги в коленях и встал во весь рост.

– Хоть бы Ванька грушу для битья привел, что ли, – сказал он, поворачиваясь к напарнику слегка красным после физической нагрузки лицом.

– Зачем? – Худя лениво зевнул и почесал под мышкой. – Босс до сих пор дела по телефону решает, и неизвестно, когда позволит войти. А если в манекене сознание Моргенштейна пробудится раньше, чем откроется дверь в комнату? Думаешь, этот хрен будет молчать в тряпочку? Ага, держи карман шире. Он заорет, да так, что здесь мигом соберется толпа. Босс, конечно, хозяин всего, что тут есть, но вряд ли ему понравится, если за его спиной пойдут пересуды.

– П-фу, нашел чего бояться. Один мощный удар в челюсть, и эта копия Моргенштейна… кстати, какая она по счету?

– Не знаю, – пожал плечами Худя. – Я не считал. А что, надо было?

Кастет махнул рукой – вот еще, голову пустяками забивать – и продолжил прежнюю мысль:

– Так вот, один удар в челюсть – и тишина минимум на пять минут обеспечена.

Вдали послышались сдвоенные шаги. Худя невесело усмехнулся и кивком показал на исчезающий за поворотом коридор:

– А вот и твою грушу для битья ведут.

– Скорей бы. Сил нет как руки чешутся. – Кастет оголил зубы в довольном оскале и постучал костяшками кулаков друг о друга.

– Слышь, ты бы попридержал коней. На тебя в последнее время смотреть страшно, – сказал Худя.

– Не понял? – Кастет немигающим взглядом уставился на приятеля. Тот сцепил пальцы в замок и нервно покусал нижнюю губу.

– Ну ты, когда очередного Моргенштейна бьешь, сам на себя непохожим становишься. У тебя как будто чердак напрочь сносит.

– А-а, ты боишься, что я окончательно слечу с катушек и тебе под раздачу достанется, – догадался Кастет. Худя быстро-быстро затряс головой и заискивающе улыбнулся. Бугай шагнул к напарнику и тяжело опустил руку на его плечо: – Не бзди, дружбан, я своих не трогаю. И насчет моих мозгов не переживай: они давно набекрень съехали, так что бояться нечего.

«Хотелось бы верить», – подумал Худя и снова кивнул: мол, спасибо, друг, успокоил.

Тощий не зря волновался. Когда пришло время и манекен обрел сознание и память Моргенштейна, он так завопил от страха снова пережить мучительную, терзающую не только тело, но и душу боль, что у всех, кто находился рядом, зазвенело в ушах. Только вот никто из посторонних этих криков не услышал, и не потому, что Кастет, как и обещал, с размаху засветил в челюсть исступленно орущей жертве. Богомолов закончил говорить с дочерью незадолго до появления Трухина с находящимся в прострации манекеном перед дверью в пыточную, и весь этот инцидент произошел в надежно изолированном от посторонних ушей помещении.

– Прекратить! – рявкнул Богомолов, когда Кастет оборвал вопль манекена ударом кулака в голову. Оглушенный бедолага обмяк на стуле с высокой спинкой и кустарными подлокотниками. Лаборант не так давно усадил в него страдальца и теперь поочередно пристегивал руки и ноги широкими кожаными ремнями к испачканному бурыми пятнами грубому подобию кресла. – Ты что себе позволяешь?!

– А чего он орет как недорезанный? – буркнул Кастет. – У меня, может, уши от его криков болят.

– Ничего, потерпишь. С этой секунды не сметь даже пальцем прикасаться к нему без моего разрешения. Понятно? – Приятели что-то неразборчиво пробормотали. Богомолов расценил это как знак согласия и подозвал лаборанта. – Мне надо очистить «каштан» Моргенштейна от последних воспоминаний. Это возможно?

– Сам я ни в чем подобном не участвовал, но видел, как это делается, а один раз даже ассистировал Альберту Аркадьевичу, когда он испытывал портативную установку для мнемокоррекции.

– Ты мне конкретно ответь: сможешь или нет.

– Думаю, да, – кивнул Иван.

– Вот и отлично. Тащи сюда эту установку, избавим копию моего зятька от неприятных воспоминаний.

– Но я не могу, – помотал головой лаборант. – Мне ее не дадут без разрешения профессора.

– Ну так придумай что-нибудь. За что я тебе такие деньжищи отвалил?

Иван хотел сказать, что не такое уж большое вознаграждение он получил за свои услуги, да и отработал его за эту неделю с лихвой, но, по здравом размышлении, решил не нарываться на неприятности. Он видел, что мордовороты делали с манекенами, и не очень-то горел желанием испытать их жестокие методы на своей шкуре.

– Хорошо, я постараюсь что-нибудь придумать, а ваши помощники пусть пока подтащат стол ближе к креслу, поставят стул рядом и заткнут чем-нибудь рот манекену, чтобы он не орал, когда очнется. Так мне будет удобнее работать.

Лаборант ушел. Богомолов искренне надеялся, что у того все получится и эта портативная установка поможет решить проблему. Страх навсегда потерять дочь требовал от него быстрых и решительных действий, но он же и заставлял быть осмотрительным.

Именно по этой причине Игорь Михайлович не мог обратиться за помощью к Карташову. Удаляя фрагменты памяти с «каштана» Моргенштейна, профессор наверняка узнал бы о творившемся в пыточной кошмаре, и неизвестно, чем бы все закончилось. Он мог ничего не предпринимать, а мог бы пойти на шантаж и требовать многомиллионную компенсацию за молчание, предупредив, что в случае его внезапной смерти сенсационные сведения в одночасье станут достоянием общественности. Ну или мог бы задаром слить информацию ушлым журналюгам, и тогда в мировой прессе разразился бы новый скандал, что повлекло бы за собой еще одну серьезную проблему, помимо новой попытки самоубийства дочери.

Финансовое благополучие Богомолова и без того понесло значительный ущерб после выступления Преображенского-младшего в ООН, так что любые потрясения были для него смертельно опасны. Игорь Михайлович мог потерять все, к чему настойчиво шел на протяжении многих лет, и не хотел лишний раз подвергать себя риску. Достаточно и того, что из-за всей этой шумихи акции его компаний практически обесценились, приведя к многомиллиардным убыткам, из-за чего Минфин США наложил временный арест на принадлежащую ему в странах коллективного Запада недвижимость до полного удовлетворения требований влиятельных инвесторов. Некогда те вложили немалые деньги в развитие его бизнес-империи и теперь хотели вернуть хотя бы часть тех значительных сумм.

Была еще одна причина, по которой он не желал обращаться к Альберту Аркадьевичу. Тот четвертые сутки подряд практически безвылазно пропадал в зале энергоузла. Запуск восстановленного после диверсии трансмиттера привел к взрыву и возникновению загадочного