стран, широко распространенная, повседневная, поощряемая государством жестокость, беспредельные угодливость и покорность перед властью, способной манипулировать массами и индивидами как ничего не стоящими вещами, – все эти черты еще не являются тем, что наиболее разительно напоминает современные тоталитарные диктатуры. Совершенно различные социальные структуры могут допускать абсолютную власть одного человека.

Например, в Испании эпохи Возрождения, а также, по-видимому, в Древней Персии именно личность законного, то есть определяемого законами, правителя была предметом неограниченного повиновения и преданности; как бы далеко ни заходило в таких случаях повиновение, оно может иметь в себе и истинное величие, поскольку может быть вызвано верностью законам и принесенной присягой, а не низостью души.

Но в Риме все зависело не от императора как человека, а от империи; и силу империи составлял механизм весьма централизованного, отменно организованного управления, многочисленной постоянной армии и, в общем, дисциплинированной системы контроля, которая распространялась повсюду. Другими словами, источником власти было государство, а не государь. Те, кто вставали во главе государства, становились объектом одинакового повиновения независимо от того, каким способом это им удавалось. Гражданская борьба, если она происходила, имела целью перемену лица, возглавляющего государство, но не отношений между государством и его подданными; абсолютный авторитет государства не мог быть поставлен под сомнение, поскольку основывался не на соглашении, не на понятии о верности, но на власти, которая обладает силой, способной сковывать ледяным холодом души людей.

Это централизованное государство производило то воздействие, которое оно производит и в наши дни, даже в своей демократической форме, высасывая жизнь страны в столицу и оставляя на остальной территории только мертвое, однообразное и бесплодное существование. Несмотря на наглость и безудержную роскошь богачей, рабское попрошайничество, на которое было вынуждено большинство тех, кто не был богат, Рим обладал непреодолимой притягательной силой. Вся местная и региональная жизнь погибла на этой громадной территории, лучшим доказательством чего является исчезновение языков большинства завоеванных стран. Но, как сегодня характерно только для тоталитарных диктатур Германии и России, государство было также единственным предметом духовных устремлений, единственным предметом поклонения. Теоретически император становился богом только после смерти, но лесть делала его богом уже на земле, и он действительно был единственным богом, который имел значение. Впрочем, были ли предметом религиозных чувств мертвые императоры или живой император, поклонялись всегда государству. Этот культ, как и сегодня, защищался тщательным и безжалостным контролем и систематическим поощрением доносов; Lex majestatis позволял наказывать не только за оскорбления официальной религии, но, при необходимости, даже за недостаточное рвение90. Статуи, храмы, церемонии распространяли эту религию по всей территории страны, и все известные люди в обязательном порядке были инструментами ее пропаганды. Известная терпимость римлян того времени в том, что касалось богов, распространялась только на тех из них, которые могли служить сателлитами империи; терпимость, например, не помешала безжалостному уничтожению жречества религии друидов91. На самом деле только подпольные секты, как показал Каркопино на материале пифагорейцев, могли поклоняться чему-либо, кроме государства; и церковь сегодня лишь вновь встречает своего древнего врага92. Можно рассматривать усилия этих сект, начиная с христиан, как выражение борьбы греческого духа против духа римского.

Конечно, нам трудно заставить себя признать некую идентичность между нашим врагом и той нацией, литература и история которой почти исключительно снабжают нас материалом для того, что мы называем классическим образованием. Антиюридический, антифилософский, антирелигиозный дух, присущий гитлеровской системе, заставляет нас рассматривать нашего врага как угрозу цивилизации; напротив, разве римляне не слывут религиозными, любознательными в философии, творцами юридического сознания? Но противоположность здесь лишь наружная. Римляне (во всяком случае, после их великих побед) отнюдь не имели другой религии, кроме религии своей нации как обладательницы империи93. Их боги были полезны только для поддержания и расширения их величия; никогда ни одна религия не была более чуждой всякого понятия о благе и спасении души; любовь к природе тоже не имела в ней никакой части. В течение какого-то времени мода и снобизм побуждали их интересоваться греческой философией; но нет никаких признаков того, что они, за исключением Лукреция, когда-либо понимали ее, и лучше ничего не знать о греческой мысли, чем быть осведомленным в ней только из латинских текстов. При Империи государственный авторитет препятствовал такому любопытству. В этот период только работы фригийского раба Эпиктета и Марка Аврелия являются ценными в области философии, и оба названных автора принадлежат греческой литературе. Марк Аврелий, несомненно, писал втайне. Некоторые императоры систематически преследовали философию94. Что касается права, то прежде всего неправда, что римляне создали юридический дух; в границах исторически известных эпох юридический дух зародился в Месопотамии и достиг наивысшей степени развития сорок веков назад. Тем не менее, бесспорно, что римляне были юристами. Но обвинять гитлеровцев в том, что они разрушают самое существо права, подчиняя его суверенитету и интересам государства, выводя право из нации, можно лишь упуская из виду, что в этом пункте они являются верными наследниками римлян. Было бы чрезвычайно трудно утверждать, опираясь на тексты, что римляне рассматривали право как то, что исходит от индивидов и ставит предел суверенитету государства в отношениях с ними. Если суверенитет города был ограничен в домах граждан, этот предел накладывался на них суверенитетом семейной группы; по мере же того, как город превращался в государство, а семья распадалась, этот предел терял свою силу. В самом деле, император имел власть принудить женатого мужчину к разводу или к аннулированию завещания; по этой самой причине многие богатые римляне завещали значительную часть своего богатства императору, чтобы их семьи могли сохранить остальное; разве не достаточно свидетельствует этот факт о подчинении частного права суверенной власти? Что же касается международных соглашений, то римляне никогда не считали себя обязанными соблюдать договор, когда им было выгодно его нарушить или расторгнуть. Когда им приписывают юридический дух, допускают двусмысленность; составление обширных сводов законов не имеет никакого отношения к святости договоров.

В остальном, если мы сочтем века, в течение которых существовала Римская империя, и территории, на которые она распространилась, если сравним эти века с веками, предшествовавшими Риму, и с веками, последовавшими за вторжением варваров, то увидим, каким духовным бесплодием это тоталитарное государство поразило Средиземноморский бассейн. Бесспорно, этот пустынный период на протяжении стольких лет прерывался периодами плодородия. Талант писателей эпохи Августа, талант, сформировавшийся, впрочем, в ходе гражданских войн, не подлежит сомнению, хотя и отмечен печатью рабства. Достойная удивления династия Антонинов вызвала возрождение в гуманитарной сфере, и замечательными плодами этого стали произведения Тацита и Ювенала; также и греческий стоицизм занял подобающее ему место. Позднее весьма привлекательной фигурой был