мира, которые предполагали бы долговременное военное сокрушение Германии. Поскольку, к счастью, невозможно уничтожить весь немецкий народ или даже значительную его часть, такое подавление предполагает принуждение, наложенное в момент победы и сохраняемое в течение длительного времени. Коалиция не может прилагать продолжительных и непрерывных усилий; взять их на себя придется одной нации; ею неизбежно будет нация континентальная, то есть Франция.111

Если бы Франция предприняла такое усилие, не будучи материально и морально способной выдержать его, новая война, которая, возможно, уничтожила бы ее, стала бы для нее наказанием за то, что она осмелилась выйти за рамки своих сил112. Но давайте допустим, что она на это будет способна. Неужели то, что она имеет в себе от мудрости, свободы и человечности, не обречено погибнуть в условиях крайнего напряжения национальных сил, необходимого для столь огромной задачи? С другой стороны, разве не должна она будет овладеть силой принуждения, которая сделает ее хозяйкой Европы? В таком случае традиции, унаследованные от римлян, Ришелье, Людовика XIV и Наполеона, определенно восторжествовали бы во Франции. Иначе говоря, гитлеризм не исчез бы; он оказался бы перенесен к нам вместе со своими целями и методами. Те, кто будет использовать его, не узнают его в натурализованном виде, зато те, кто испытает его болезненные последствия, узнáют его более чем вполне. Для будущего человечества, для цивилизации, для свободы такая победа была бы не намного лучше поражения.

Победа тех, кто защищает с оружием правое дело, не обязательно является победой справедливой; победа более или менее справедлива не в зависимости от причины, заставившей взяться за оружие, а в зависимости от порядка, который установится после того, как оружие сложат. Сокрушение побежденного не только всегда несправедливо, но и всегда гибельно для всех – побежденных, победителей и зрителей, и тем более гибельно, чем более могущественным был побежденный народ; ибо тем серьезнее возникающее при этом нарушение равновесия.

Тем не менее бесконечно желательно, чтобы немецкая нация была расчленена, – но при условии, что это расчленение, пусть даже оно будет выполнено силой, не должно поддерживаться силой. Это возможно только в одном случае, а именно если победители (допустим, это будем мы) примут и для себя ту трансформацию, которую навяжут побежденному. До тех пор, пока между людьми не установятся другие связи, кроме тех, которые осуществляются через государство, государства будут продолжать систематически и периодически организовывать взаимное убийство подданных друг друга; и никакое давление со стороны общественного мнения, никакие усилия доброй воли, никакая международная комбинация не будут в состоянии помочь избежать такой судьбы. Череда массовых убийств должна завершиться либо триумфом единого государства, которое покорит множество народов гнету некоего нового подобия «римского мира», а затем медленно распадется, либо взаимным разрушением государств, которые в конечном итоге развалятся вследствие непосильного напряжения.

Во всяком случае, неизбежно, что за трансформацией, совершенной человечеством в течение нескольких столетий в направлении централизации, когда-нибудь последует трансформация в противоположном направлении; ибо все в природе однажды находит свой предел. Имеется два вида рассредоточенной организации, о которых история позволяет нам достаточно хорошо знать, а именно небольшие городские общины и феодальные связи. Ни один из них не исключает тирании или войны, но и тот и другой более плодотворны и благоприятны для лучших форм человеческой жизни, чем централизация, выпавшая на долю людей римской эпохи и наших современников. Возможно, человечество придет либо к чему-то аналогичному одной из этих двух форм организации, либо к их смешению, либо найдет третью. Возможно, это время не очень далеко, и мы уже присутствуем при агонии государств. К сожалению, государства не могут агонизировать сами, не вводя в агонию одновременно с собой множество драгоценных вещей и множество людей. Но сумма непоправимых страданий и разрушений в материальной и духовной сферах была бы уменьшена, если бы достаточное число ответственных людей могло быть достаточно сознательным и решительным, чтобы методично подготовить и облегчить то преобразование, которого человечеству, к счастью, никак не избежать.

Симона Вейль и марксизм

Стихийный интерес к марксизму у Симоны Вейль возник еще в детстве, а в 1924 году, в возрасте пятнадцати лет, она целиком проштудировала «Капитал». Впоследствии она писала, что уже при первом знакомстве с теоретическими сочинениями основателей марксизма испытала сильное разочарование. Однако немалое время она продолжала сочувствовать марксизму как движению угнетенных в защиту своих законных интересов, причем отдавала предпочтение именно марксизму революционному – коммунизму, видя, что социал-демократия повсюду в Европе стала частью буржуазной политической системы. После окончания Эколь нормаль1, в годы работы преподавателем философии в лицеях нескольких провинциальных городов, она, не примыкая ни к одной из существовавших коммунистических организаций, принимала активное участие в работе левых профсоюзов с целью содействия реальной взаимопомощи, а также самообразованию в рабочей среде. Способствуя сближению рабочих поверх барьеров политических течений, к которым они примыкали (коммунисты, социалисты, анархо-синдикалисты), Симона вызывала подчас раздражение или даже противодействие со стороны руководства этих течений; наиболее непримиримо вели себя в этом отношении функционеры Французской коммунистической партии, находившейся под полным контролем СССР.

С 1931 по 1934 год Симона участвует в работе так называемого Кружка демократических коммунистов, основанного Борисом Сувариным, и регулярно пишет в издаваемом им журнале «La critique sociale»2. Другим органом, где регулярно появляются ее статьи, был журнал профсоюза работников образования «L’École emancipée» («Освобожденная школа»). В этих двух изданиях появляются первые ее работы, посвященные критике теории марксизма и практики коммунистического движения, а также политики Советского Союза – первого государства, возведшего марксизм в ранг господствующей и единственной дозволенной идеологии. Действительность в «стране победившего пролетариата» подавала немало поводов для тяжелых вопросов и размышлений.

Приведем здесь фрагмент письма, направленного Симоной Вейль матери в январе 1934 года из г. Роанна, где она тогда преподавала. В нем она среди прочего ведет заочный спор с видным немецким коммунистом, которому с ее помощью удалось освободиться из нацистского концлагеря, и теперь он, бездомный эмигрант, временно жил в квартире ее родителей.

«Спасибо за твое письмо и письмо от Фрёлиха3. Я была бы очень рада иметь возможность пожать ему руку, после того как столько времени думала, что этого никогда не произойдет! (Это не мешает мне четко осознавать, что если когда-нибудь СРП4 в ходе революции получит власть в Германии, а я окажусь там, то Фрёлих немедленно меня расстреляет… Во всяком случае, именно это я заключила из того места его письма, где речь идет о „диктатуре“. Можешь так ему и сказать… Я это говорю, разумеется, всерьез.