Но нельзя. Что угодно, только не миссия и только не сейчас. Зажмурился, пресекая непозволительную резь в глазах.

Славка, Славушка, птичка, девочка любимая… Услышь, почувствуй – он с тобой, за вашей с сыном спиной, закрывает объятиями от какой-то огромной беды, имя которой и сам ещё толком не знает. Но он узнает, и не даст ей свершиться, чего бы ему это ни стоило. Не ради целого мира, но ради вас двоих. Потому что вы для него и есть целый Мир! Просто потерпи ещё немного, потерпи, любимая. Пожалуйста, потерпи…

Глава 16

С той ночи в нём словно что-то перевернулось и появился… страх. Не справиться, не выжить, не успеть. Этот страх заставлял озираться и дважды думать там, где нужно действовать единожды и сразу. Это было непривычно и очень мешало.

Но, с другой стороны, в этом новом ощущении крылось столько внутренней силы! Казалось, Гордееву бы эту силу там, в горах – он бы просто поднял скалу и прошёл прямо под ней, напрямик. Потому что сын. У него есть сын! И любимая женщина, которая ждёт.

Когда у крокодила вырастают крылья, он становится драконом.

Но самым неожиданным последствием той ночи стали… проблемы с эрекцией. Психичка требовала много и часто, а Гордеев впервые в жизни не справлялся. В груди бушевало такое отторжение, что не то, что член – руки опускались и копилась яростная чёрная ненависть. И если с эрекцией прекрасно справлялись таблетки, то с ненавистью… С ней приходилось жить, загонять в нутро, прятать до поры.

Чем бы ни закончилось это дело – оно будет для него последним, Гордеев это чувствовал, но не мог объяснить, потому что это ощущение тоже было впервые. Может, это то самое чувство, которое однажды заставляет зверя покинуть стаю и уйти туда, куда век за веком уходили его предки, чтобы спокойно умереть? Или так зовёт новый, открывшийся взору горизонт, без которого теперь тесно дышать, а жизнь по прежним правилам лишается смысла?

В роли личной зверушки Гордееву приходилось круглосуточно находиться при психичке, бывать и любовником, и паяцем для её тусовки, и терпилой, когда психичка, нанюхавшись порошка или просто войдя в раж, надевала свои стальные, в стразиках, насадки-когти и царапала его плоть, наслаждаясь кровавыми дорожками. Получая особый острый приход от того, что после того, как сделала больно и добавила новых шрамов, Гордеев всё равно раболепски её трахает…

Но ценой всему этому были удачные сливы информации из её ноута. За январь и первую половину февраля это удалось трижды. Однако, каждый раз из Конторы приходил ответ, что это не то, и приказ продолжать работу. Нэнси Гарретт оказалась действительно ключевой фигурой, через которую проходили те самые документы, которые были так нужны, но их движение не носило систематический характер. По-настоящему ценные данные – как редкая синяя птица, их нужно было терпеливо ждать в засаде и не упустить в решающий момент.

И Гордеев справлялся. Он умел терпеть боль, смирять гнев и наступать на горло собственной гордости. А ещё – манипулировать психичкиной маниакальной жаждой власти, то проявляя дерзкую непокорность, то повержено смиряясь.

Психичка ликовала. Упивалась своей силой… и, сама того не замечая, попадала в зависимость от Гордеева. Появилась ревность, потребность контролировать каждый его шаг, взгляд и вздох. Жажда особого внимания к себе и даже чувств на грани нежности. Дикая взрывоопасная смесь одержимости и вседозволенности! Обоюдоострая игла, от которой зависела теперь и психичка, и сам Гордеев, в висок которого уже не раз упирался ствол её именного Кольта.

И всё же, хотя она была и больной на всю голову, но всё-таки женщиной. И как любая женщина в моменты бурного примирения, она становилась уязвимой и болтливой, и сама рассказывала Гордееву о том, чем именно занимаются их лаборатории, о том, что на данный момент выполняют большой военный заказ на разработку биологически-грязной начинки артиллеристских снарядов.

– Представь, это просто взрыв – Бфф! Воронка, разрушения… А потом всё забылось. Но те, кто находились в зоне поражения, начинают болеть. Просто сезонный вирус, который почему-то не лечится так, как прежде и вызывает бо́льшие осложнения, увеличивается процент летальности. Более заразный и менее прихотливый к холоду или ультрафиолету, ему не страшна ни зима, ни летняя жара, ни засуха, ни дожди. Он поражает и стариков, и детей. А может, наоборот, избирательно только детей или только дееспособных мужчин. Какой идиот свяжет это с каким-то там случайным снарядом, о котором все давно забыли? А если такие снаряды рвутся постоянно и везде? Ты представляешь последствия? И какой, к чёрту, диверсант может сравниться с этим по эффективности?

– Но ведь этот снаряд для начала придётся взорвать. Причём, на территории противника. А, насколько я знаю, на данный момент в зоне вашего интереса не ведётся таких открытых вооружённых конфликтов?

– Боже, ты такой милый, когда тупой! – прижалась психичка к его груди. – Конфликт, это же дело одной секунды. Только что не было… и уже есть.

– Хочешь сказать, готовится что-то в этом роде?

– Точно не знаю, могу только предполагать. И ты должен быть благодарен мне, что тебя не отправят на убой в твою долбанную Россию уже в этом марте. Здесь, со мной и в безопасности, у тебя есть все шансы для долгой богатой жизни. – Перевернулась на живот, приподнялась на локте: – А хочешь, сделаю тебя звездой Голливуда? Нет, серьёзно, у меня есть связи. А твоя фактура и инвалидность только вызовут ещё больший интерес. Будешь играть супергероев, защищающих мир от вселенского зла. Хочешь?

– Ну-у-у…

– Чего ну? – моментально зверея, взвилась над ним психичка. – Бросить меня хочешь, да?! Променять на славу? На фанаток и их койки?!

Пришлось утешать. Целовать, уверять, ублажать… в то время, как хотелось просто стиснуть руки на её тонкой нервной шее и вовремя не разжать.

– В конце февраля я получу заключительный отчёт по тем разработкам и тогда можно будет уехать куда-нибудь на пару месяцев – только ты и я, хочешь? – тяжело дыша свалилась она на постель рядом с Гордеевым. – Куда хочешь?

– Надо куда-то, где сезон будет нормальный, бархатный. Какие точно числа, знаешь?

– Двадцатое, двадцать второе, двадцать восьмое – какая разница? Сезон не определяется одним днём.

– Ну не скажи. Муссоны, например, начинаются с точностью до часа. Говоришь, в конце февраля?

– Да, – поднявшись, подхватила Нэнси бельё с пола. – Двадцать шестого, если точно. Но не надейся, что ты можешь хоть как-то повлиять на выбор места. На самом деле мне