— Я думал, что после обеда мы придем сюда и разведем костер, — произносит Джефф. — Напьемся. Нет, мы, конечно, не будем пить много. Мы похороним туфли Сахира.

Даже без солнца вода неприятно отсвечивает, и Сидни щурится.

— Год назад я себе этого и представить не могла, — говорит она. — Я занималась с Джули математикой и английским. И даже еще не познакомилась ни с тобой, ни с Беном.

Иногда это имя выскакивает у нее, когда она меньше всего этого хочет. Она не собиралась сегодня упоминать Бена.

Джефф, как всегда, молчит, услышав имя брата. Они о нем больше не будут говорить.

— Дрянная погода, — говорит Сидни.

— Она еще может улучшиться.

— Джефф, что случилось? Ты выглядишь… я не знаю.

Он поворачивается и целует ее обнаженное плечо. Проводит пальцами по внутренней поверхности бедра.

— Я буду счастлив, когда мы окажемся, наконец, в самолете.

Джефф предложил провести медовый месяц в Восточной Африке, но Сидни указала ему, что Африка будет напоминать о работе. Он будет постоянно брать интервью, сам того не замечая. Нет, они отправятся в Париж. Она ни разу там не была, Даже с Эндрю. Джефф сможет сколько душе угодно брать у нее интервью в маленьком отеле в Марэ[25], на котором она остановила свой выбор.

— Я люблю тебя, — с каким-то напором говорит Джефф, часто произносит эти слова, когда для нее, когда для себя, как признание поразительного факта или призыв к оружию. По его интонации Сидни слышит, что сегодня это скорее призыв к оружию.

Она скользит кончиками пальцев по золотистым волосам, покрывающим его голень, как бы беседуя с его пальцами на своем бедре. В течение последнего года она с изумлением обнаружила, как прочно образы могут врезаться в память. Они становятся своего рода талисманами, к которым возвращаешься снова и снова, несмотря на создание новых образов. Для нее такими талисманами стали загорелые ноги, вылинявшие плавки, его глаза.

Джефф подстригся к свадьбе. Сидни предпочла бы, чтобы он этого не делал. Но он ее не спрашивал.

— В котором часу мы должны быть завтра в аэропорту?

— В восемь, — говорит Сидни. — Это десятичасовый рейс.

За тот год, что они провели вместе, у них установилось разделение обязанностей. Сидни занимается поездками.

— Значит, во сколько мы должны отсюда выехать? В шесть тридцать?

Они покинут гостей в начале вечеринки.

— Стремительное бегство, — комментирует она.

— Скорее бы, — откликается он.

— Сидни! — восклицает мать, распахивая объятия перед все еще насквозь мокрой дочерью.

— Сидни на мгновение замедляет шаг. Она не привыкла к бурным приветствиям. Либо мать хочет позлить бывшего мужа, который тоже, должно быть, приехал рано, либо пытается втереться в доверие к Анне Эдвардс. Сидни позволяет себя обнять, прижимаясь к белому брючному костюму и стильному шарфу. Это одеяние предназначено для репетиции, но не для предстоящих трех часов ожидания. Сидни обращает внимание на модную сумочку. Шелковые сумочки с женщинами в фиолетовых кабриолетах, являющимися воплощением свободы, остались в далеком прошлом. Прическа матери расползается от сырости, и когда Сидни ее обнимает, брючный костюм ей тоже кажется влажным. Влажным от пота вдоль всей спины. Мать держит ее обеими руками, отстранив от себя.

— Подумать только, — говорит она.

«Подумать только что? — думает Сидни. — Что ее дочь опять выходит замуж? Что она не умрет бездетной? Что она, по мнению матери, выходит замуж за человека, стоящего выше ее на социальной лестнице? Быть может, дом на пляже импонирует матери больше, чем дом Фелдманов в Ньютоне?»

— Когда ты приехала? — спрашивает Сидни, отстраняясь.

— С полчаса назад. Анна попросила меня приехать пораньше. Я хотела помочь, — говорит она, беспомощно озираясь вокруг.

— Ты хорошо выглядишь, — говорит Сидни.

— Ну, я подумала, что на репетицию можно надеть что-нибудь белое. Ты ведь сегодня будешь не в белом?

— И завтра тоже.

— Ну, значит, все в порядке, — говорит мать, приглаживая лацканы пиджака. — Хотя я не предполагала, что будет так жарко.

— К вечеру станет прохладнее, — успокаивает ее Сидни. — Обедать будем на веранде.

— Правда? — удивленно спрашивает мать. — А я слышала, что погода будет неустойчивой.

Через плечо матери Сидни видит своего отца. Он будет ночевать не в доме, а в маленькой гостинице, расположенной немного поодаль. Он сидит с мистером Эдвардсом за кухонным столом (тем самым кухонным столом, который Джефф использовал в качестве оружия против Бена; Сидни иногда Цепляется свитером за трещину в бортике). Перед каждым чашка кофе.

Ее отец уже много лет не был в хорошей парикмахерской. Разнокалиберные седые пучки торчат во все стороны вокруг напоминающей тонзуру (или все ту же контрабандно провезенную ермолку) лысины. Он одет в старый костюм из сирсакера[26], когда-то белый, но с годами приобретший желтоватый оттенок. Кажется, отец вот-вот извлечет из кармана серебряный портсигар, подарок жены в день свадьбы, и закурит «Мальборо» без фильтра, вызвав истерику у миссис Эдвардс, которая тут же примчится из гостиной.

Сидни на мгновение останавливается в коридоре. Она не будет прерывать разговор, во всяком случае, пока не оденется. Но что-то в непринужденных позах обоих мужчин, похоже, обсуждающих нечто очень важное и согласно кивающих головами, наполняет Сидни неожиданным ощущением, что ей очень повезло.

Сидни на время свадьбы предоставлена ее старая комната, и это ее радует. На второй кровати покоится черный чемодан, который она возьмет с собой в Европу. Она всегда гордилась своим умением путешествовать налегке. Кроме того, в ее планы входит умеренный шопинг. В конце концов, они с Джеффом едут в Париж. На двери гардероба висит ее свадебное платье, открытое, оранжево-розового цвета. Элен, продемонстрировавшая незаурядный талант по части парикмахерского искусства, пообещала уложить волосы Сидни в свободный узел — прическа, которую она когда-то сделала Джули и которая вызвала восхищение Сидни.

Джефф будет одеваться в «спальне мальчиков», в которой кроме него ночуют Сахир и Айверс. (Питеру и Фрэнку отвели одну из многочисленных комнат для гостей.) Сидни рисует себе картину того, как трое взрослых мужчин спят под зелеными клетчатыми одеялами в кроватях, на спинках которых висят детские бейсболки. Год назад к ним присоединился бы Бен на принесенной туда по этому поводу раскладушке.

Бен, о котором не принято говорить. Его отсутствие ощущается более остро, чем чье-либо присутствие.