В голосе ирландца Рик расслышал презрение к Горовицу, Гарлему и Бронксу и понадеялся, что Лоис не заметила. Презрение крылось не в тоне, но в манере произношения, в том, как О'Ханлон подчеркнуто ронял слова; как давал понять, что Гарлем и Бронкс — ныне чужая страна, где приличный человек ни за что не станет жить по доброй воле. То было презрение большого города к пригородам, презрение масштабного к жалкому, победителя к проигравшему.

— И чтобы завершить представление, — продолжил О'Ханлон, обращаясь к Лоис, — этот симпатичный юноша, который онемел, очевидно, от восхищения пред вашей великой красотой, — не кто иной, как Роберт Хаас Мередит, о котором вы в последнее время наверняка читали во всех нью-йоркских газетах, среди которых я точно назову «Джорнал», «Американ» и, ей-богу, даже «Таймс».

Теперь Рик узнал это лицо. Мередит — отпрыск богатого рода из Верхнего Ист-Сайда, частный юрист с Парк-авеню: большие политические аппетиты, с клиента снимает целое состояние, добиваясь для него «равного правосудия по закону». Мередит был слишком умен, чтобы публично защищать гангстеров типа О'Ханлона, но ведь закон не запрещает помочь человеку между делом — и, кстати, для репутации не вредно, если тебя видят в такой компании. Да господи, мэр Уокер карьеру на этом сделал.[96]

— Добрый вечер, мисс Горовиц, — сказал Мередит.

— Разумеется, очарована, — ответила Луис, и это было правдой.

— Мистер Бэлин, — начал О'Ханлон, обращаясь ко всем, — неплохо рубит в бизнесе. За каких-то несколько недель он преобразил клуб «Тутси-вутси» на окраине в главного конкурента моему собственному любимому «Долгоносику».

Все знали, что «Долгоносик» — главный джазовый ночной клуб в Гарлеме; впрочем, Рик уж постарается, чтобы это не затянулось.

— Обожаю название — «Тутси-вутси», — сказала Мэй Уэст, как умела она одна. — Я слышала, у вас там неплохой пианист, как бишь его?

— Сэм Уотерс, — подсказал Рик.

— Надо бы как-нибудь зайти и на него посмотреть, — сказала Мэй.

— А ваша роль там какая, Бэлин? — спросил Мередит.

— Я…

Тут как раз принесли шампанское. Всем, кроме хозяина и законника, налили по бокалу, и после краткого тоста О'Ханлона игристое вино мягко потекло в глотки. Даже Рику пришлось признать, что это добрый напиток.

— Я пьяница, — шутливо сказал он, прикончив бокал. — Или по крайней мере, стану пьяницей, если буду спиваться вот этим.

— Я уверен, мистер Бэлин преувеличивает свою страсть к бутылке, — сказал О'Ханлон. — После запрета, который имеет столь ошеломительный успех, в Америке нет более ни одного настоящего пьяницы — такая жалость! Они были моими лучшими клиентами. — Он отпил воды со льдом. — Мистер Бэлин — управляющий, — пояснил О'Ханлон Мередиту. — А поглядеть на такого зеленого юношу, и не подумаешь, а?

— Поглядеть на него, я бы много что подумала, — сказала Мэй Уэст, потягивая шампанское.

Все рассмеялись. О'Ханлон положил безупречно ухоженные руки на скатерть.

— Мистер Мередит, — сказал он. — Не будете ли вы столь любезны проводить мисс Горовиц и остальных за тот свободный столик, чтобы я мог перемолвиться парой слов с мистером Бэлином с глазу на глаз. — О'Ханлон обернулся к Лоис: — Покорно прошу извинить меня, что лишаю вас общества вашего спутника, но надеюсь, вы не против поужинать в компании мисс Уэст, мистера Рафта и мистера Мередита.

— Вы доставите мне огромное удовольствие, — добавил Мередит, взяв Лоис под руку. — До свидания, мистер Бэлин, — сказал он Рику.

— Можно, Рик? — спросила Лоис, уже в когтях Мередита.

Рик попробовал прочесть что-нибудь в ее лице, но не смог.

— Я скоро, — заверил он Лоис.

— Я постараюсь как можно короче, — сказал О'Ханлон, когда его гости удалились.

Рик понял, что теперь пойдет серьезный разговор о деле. О'Ханлон не столько пугал его, сколько вселял уважение. Соломоново презрительное поношение этого человека выглядело теперь весьма и весьма надуманным.

— Мистер Бэлин, пожалуйста, передайте отцу прелестной мисс Горовиц, что я не держу на него зла за то, что он сделал с моими канадскими цистернами. Если его ребята могут отобрать мой кир у моих ребят, это моя беда, и мне всего лишь придется нанять ребят получше. Такова природа нашего бизнеса, и до сих пор для нас всех это был очень хороший бизнес.

— Солли говорит, вы надули его в Монреале с Майклсоном, — возразил Рик. — Что вы хотите выдавить его из дела.

О'Ханлон отмахнулся:

— Мы с Соломоном знакомы еще со времен Левши Луи и Большого Джека Зелига и — помилуй бог, ведь, выходит, я уже старик, — великого Монка Истмена, дорогого покойного Монка. А разве Монк, который относился ко мне как к сыну, не был евреем, как и ваша драгоценная персона, и разве я не любил его как отца? — О'Ханлон глотнул еще воды. — Не в пример столь огорчительно большому числу моих единоверцев-христиан, я не имею ничего против еврейских парней, как и против жидов вообще, — продолжил О'Ханлон. — Под слепой плетью Благородного эксперимента мы, кто служит общественному благу, должны работать сообща, в духе гармонии и взаимопонимания. Да и полно, разве не хватит всем нам места здесь, в великом и едином городе Нью-Йорке? Мне дела нет до Соломонова бизнеса в цветных кварталах, и чем он занимается к северу от 110-й улицы и на Гранд-конкорс, мало мне интересно… Однако, — продолжал О'Ханлон sotto voce,[97]— его попытки вмешаться в мои поставки от наших братьев из Квебека меня, безусловно, касаются. Это непорядок, а любой непорядок крайне меня беспокоит. Я добрый и мягкий человек, как вы знаете, и не хочу новых трений между нами. Поэтому у меня есть к нему предложение. Пожалуйста, скажите вашему боссу, что я хочу перемирия и ради этого готов предложить ему замечательное возмещение, один из самых ценных и дорогих моих политических активов — парня, которого я самолично готовил немалое время, — в обмен на его согласие отступиться.

Рик слушал, но не вполне понимал. На что ясно указывал его пустой взгляд.

— Общеизвестно, что Соломон Горовиц мечтает о респектабельности, — сказал О'Ханлон. — И он добьется ее, даже если для этого ему придется убивать. В Нью-Йорке не осталось ни единой души, кому бы он не сообщил, что бережет свою маленькую девочку для большого человека. Теперь, познакомившись с молодой леди, я понимаю старика. Она чрезвычайно прекрасна, а ведь я человек, который в свое время знал и любил огромное множество прекрасных женщин. И намерен любить еще немало, пока милосердный Господь не призовет меня домой. — Допив воду, О'Ханлон изящно промокнул губы платком. — По-моему, в лице и в форме нашего мистера Роберта Мередита у меня имеется вполне подходящий претендент на руку мисс Горовиц. У него есть все, чего Соломон хочет от зятя. Он состоятелен. Он юрист, что всегда удобно при нашем роде занятий. И у этого гоя такое знаменитое имя и происхождение, что и призовой голубь заплачет от стыда. Я собирался в ближайшее время сам представить его Солли, но, похоже, судьба, помогла мне ускорить дело.