– Ну а я-то что? Я, будто ничего и не знаю, ей в ответтоже говорю: здравствуй, мол, Ксения! Здорова ли? – будто я совсем ничегои не знаю.

– Ужас! – с непритворным чувством воскликнулапродавщица. – Натуральный кошмар! А он-то, говоришь, каждый день к нейходит?

– Дак, почитай, что каждый Божий день! Васька только вдверь, а он уж – тут как тут!

– Нет, но это же кошмар! – продавщица округлилаглаза. – Это же натуральный ужас! А ведь мать-то у нее какая была женщина!Это же просто святая была женщина! Слова худого о ней никто не сказал!

– Про мать ничего не скажу, – старушонканеодобрительно поджала губы, – матери ее не видала, я тогда здесь еще нежила, мы тогда с Петром Афанасьичем в Средней Азии на мелиорации были, а толькоон к ней каждый день ходит. Чуть Васька за дверь…

– Но я-то здесь с детства, я мать ее очень хорошо знала,просто натуральная святая была! – прервала старушку продавщица.

Маркиз неожиданно для себя самого решительно обратился кработнице прилавка:

– Я прошу прощения, вы вот сейчас только сказали, что сдетства здесь живете…

– Ну? – недоуменно уставилась на него немолодаяженщина, только теперь заметившая в магазине нового человека. – Ну,допустим, что с самого детства. А что с того?

– Так вот, извините, не знали ли вы Куренцовых?Алевтину Егоровну, Ларису, Татьяну?

– Куренцовых? – переспросила продавщица. –Еще бы мне не знать Куренцовых! Лариса, почитай, подруга мне была! Чуть ли некак сестры мы с ней были! Вы спрашиваете – не знаю ли Куренцовых! Еще бы мне ихне знать! А вы что – родственник им, что ли, будете?

– Да не то что родственник, – замялся Маркиз, –ищу я их… А в том доме, где они жили, Шерстоуховы какие-то, разговаривать нестали, и еще собака у них такая злая…

– Да, это Хусейн у них, злющий, – подтвердилапродавщица, – в прошлом году почтальонше юбку порвал… А Васька-тоШерстоухов, он чего злой такой, что жена его, Нинка…

– Ты чего это, Нюра, ты чего, – поспешно вступилав разговор востроглазая старушонка, – незнакомый совсем человек, а ты емусразу… Ему, может, это совсем и не интересно!

– Да я, тетя Варя, разве чего сказала? Я ведь ничего и несказала! – начала оправдываться продавщица. – Да ведь все равно,почитай, весь город знает! И молодой-то человек, он ведь не совсем какпосторонний, он ведь почти что свой, если Куренцовым родственник…

– Да я не то чтобы совсем родственник, – повторилнастоятельно Маркиз, – я просто разыскиваю их…

– Но это какое надо иметь бесстыдство, – сновавступила в разговор тетя Варя, – так мне и говорит: здрасьте, ВарвараСпиридоновна! Как будто ни при чем она! И глаза у нее бесстыжие не лопнут!

– Так вы сказали, что хорошо знали Куренцовых? –поспешил Леня вернуть разговор в нужное русло.

– Мне ли не знать! – продавщица расчувствовалась идаже осторожно приложила к неумеренно накрашенным глазам крошечный носовойплаточек. – Да мы с Ларисой почти как сестры были!

– И где они сейчас, Куренцовы? – торопливо спросилМаркиз, боясь поверить в неожиданную удачу.

– Еще бы мне их не знать! – продолжала продавщица,эффектно промакивая платочком совершенно сухие глаза. – Мы же с Ларисойтакие были подруги, такие подруги! Только она не Куренцова была.

– Как не Куренцова? – испуганно переспросил Леня,решив, что неожиданно найденный свидетель уплывает у него из рук.

– Не Куренцова! – уверенно повторилапродавщица. – Вот Алевтина Егоровна – та и правда была Куренцова, а Ларисабыла Ильина… Это матери ее была фамилия, она так по матери Ильина и осталась,родители ее незаписанные, что ли, были, тогда это вроде и не полагалось…

Старушка Варвара Спиридоновна неодобрительно поджала губы,выразив этим свое отношение к аморальным довоенным порядкам, а Леня оживился ивнимательно слушал продавщицу.

«Ну да, все правильно, – думал он, – Ильина… тоесть Ильина-Остроградская, а вторую половину фамилии они для простотыотбросили… Да здесь, в Улыбине, двойная фамилия была бы как-то неуместна…»

– А родители у нее, – продолжала продавщица,перегнувшись через прилавок и перейдя на страшный шепот, чтобы подчеркнутьважность и конфиденциальность сообщаемого, – а родители у нее вроде бы ворганах служили… ну в ЧК или в НКВД, как там они назывались, а потом обасгинули… то есть забрали их, и больше ни слуху ни духу. Но это еще до войныбыло, Лариса тогда совсем еще маленькая была, и я тоже…

На этих словах рассказчица замялась в смущении: из толькочто сказанного можно было легко сделать вывод о ее истинном возрасте, что вовсене входило в ее планы… Однако делать нечего, слово – не воробей, вылетело – непоймаешь, и она с тяжелым вздохом продолжила свое повествование:

– Так она с бабушкой, с Алевтиной Егоровной, и росла…

Неожиданно разговорчивая продавщица поглядела на Леню ивсплеснула руками:

– Да вы же замерзли совсем! И что это у васчемоданчик-то в руках? Вы ведь небось прямо с вокзала сюда, и вещи оставитьнегде?

Леня смущенно пробормотал что-то нечленораздельное, нопродавщица тем не менее все поняла и повернулась к своей молодой напарнице:

– Люсенька, побудешь здесь одна, я молодого человекаотведу к нам, устрою да накормлю…

– Ну что вы… – замялся Маркиз. – Вы мнепросто покажите, где здесь гостиница да где перекусить можно…

– Гостиница! – передразнила его продавщица. –Это у вас там, в больших городах, гостиницы, а у нас был на весь Улыбин одинклоповник, так и тот санврач закрыл по причине творящихся безобразий… Так чтоостановишься у нас, нечего тут и разговаривать. Мы с Люсенькой вдвоем живем, –она кивнула на напарницу, – Люсенька, внучка моя… А меня Нюрой зовут.

– Леонид, – представился Маркиз.

Нюра накинула поверх белого халата потрепанную дубленку ивышла на улицу. Леня шагнул за ней в поднявшуюся метель, провожаемый полусоннымблеклоголубым Люсенькиным взглядом.

Нюра, согласившаяся после некоторых уговоров на АннуСтепановну, привела Леню в такой же, как все прочие бело-зеленый домик, поручку двери засыпанный бодрым улыбинским снегом. Во дворе бегал на цепиТеррорист – косматый жизнерадостный пес поменьше Хусейна и не такой злобный.Нюра прикрикнула на Террориста, отперла дверь, и Леня, пройдя сени, оказался вуютной теплой комнате, обставленной старомодной мебелью, претендовавшей нароскошь лет этак двадцать назад. Всюду были расстелены домотканые чистенькиеполовички, а на столах и тумбочках – салфетки уютной ручной работы.

Леня разделся, и его заклонило в сон. Анна Степановна отвелаему маленькую каморку справа от горницы, и пока он устраивался и умывался (какон и ожидал, все удобства располагались во дворе), она согрела ему щей. Все этобыло таким домашним, таким забытым, что Леня расчувствовался. Хозяйка сиделанапротив него, смотрела, как он ест, и продолжала свой рассказ: