Но Мастерс и Джонсон прибыли в «Город ветров» по делу, а не ради удовольствий. Их строго научный взгляд на секс никогда не грешил гламуром. У женщин, которых они видели, часто бывал целлюлит на бедрах и отвислые груди. Мужчины тревожились из-за вялых пенисов и неуправляемых эякуляций.

«Ради соблюдения приличий они селились в соседних комнатах, вместо того чтобы занять одну спальню на двоих, – вспоминал Хефнер. – Мы над этим всегда потешались».

Странный альянс между этими исследователями и медиа-сатиром всея Америки строился на обоюдном восхищении и взаимной поддержке. Хеф допоздна болтал с Мастерсом и Джонсон, и вскоре выяснилось, что все они многим обязаны Альфреду Кинси. Перед тем как основать в 1953 году «Плейбой», Хефнер учился в Северо-Западном университете, где писал работу по социологии, сравнивая статистику Кинси по мужской сексуальности с законодательством тогдашних 48 штатов Америки. «Я доказал, пункт за пунктом, что если бы законы исполнялись, то большинство из нас отбывали бы сроки в тюрьмах», – со смехом говорил Хефнер.

Хефнер как «вольный студент» в области человеческой сексуальности признавал важность их научной работы. Изложенные простым языком советы для партнеров, не способных проявлять свою любовь, были созвучны его личному опыту. «Я воспитывался в типичной для Среднего Запада методистской семье – много подавления и минимум объятий и поцелуев – и рано понял, насколько это вредит людям, – объяснял он. – Вот почему для меня это стало cause celebre[8]».

За 1960-е годы «Плейбой» из глянцевого журнала с «обнаженкой» превратился в издание, где обсуждались противозачаточные таблетки, права женщин, аборты и другие острые вопросы. Но даже «Плейбой», при всей его просвещенности и светскости, ни разу не упоминал на своих страницах термин «клитор», пока в мае 1968 года Мастерс и Джонсон не согласились дать для журнала интервью.

ПЛЕЙБОЙ: Традиционалисты жалуются, что исследования, подобные вашему, уничтожают таинство секса. Как вы думаете, это верно?

ДЖОНСОН: Мы думаем, что реалистические, честные аспекты сексуальности куда более возвышенны, чем так называемое таинство. Тайна, на которую обычно упирают традиционалисты, связана с предрассудками и мифами. Знание не вредит сексу, а совершенствуетего.

В отличие от загорелых цветущих блондинок, выставленных на обозрение au naturel[9] на страницах журнала, Джини Джонсон была образованной 43-летней женщиной с аккуратной прической и минимальной косметикой, одетая в тот же белый строгий пиджак, в котором она снималась для «Лайф», «Тайм» и «Ньюсуик». Она страстно защищала сексуальное равенство женщин – не куколок а-ля Барби, а любящих, активных участниц интимного действа. Готовность Джонсон вместе с Мастерсом выступать в качестве консультантов «Плейбоя» обеспечила журналу ту степень солидности, которую Хефнер с удовольствием вознаграждал. В 1965 году он основал фонд «Плейбоя» и начал финансировать разные проекты, включая Мастерса и Джонсон.

Джини с трудом сдерживала изумление, оказавшись внутри Плейбой-Мэншн. «Там была голубая комната и красная комната… все комнаты разных цветов, – вспоминала она. – Я любила останавливаться в этом особняке. Что мне в нем особенно нравилось – это что повара были на своих местах 24 часа в сутки. Даже в три ночи они могли испечь замечательное свежее печенье, потому что Хеф бодрствовал почти всю ночь, а спал до середины дня. Хеф – невероятно умный и изысканный человек. Он чудесно к нам относился».

Страдающая от нехватки финансирования исследовательская клиника Мастерса и Джонсон получила большую помощь от своего альянса с «Плейбоем», и не только в виде популяризации их советов. За 10 лет фонд «Плейбой» перевел в общей сложности 300 000 долларов в Фонд исследований репродуктивной биологии. Бесконечная американская полемика вокруг секса не давала программе Мастерса и Джонсон добраться до правительственных субсидий. С 1959 по 1970 годы Мастерс истратил почти половину своего дохода от врачебной практики для поддержки клинических исследований. «Нам нужно от 250 000 до 500 000 долларов в год, – говорил в то время Мастерс. – У нас никогда и близко не было такой суммы». Успешно прошедшие терапию клиенты, при всей своей благодарности, не хотели огласки, поэтому редко делали пожертвования для института.

Порой и сам Мастерс со своей щепетильностью и нежеланием подстраиваться под бюрократов ставил препоны потенциальному финансированию. Например, когда он подал заявку на грант от Национального института психического здоровья (NIMH), агентство поручило молодому психологу составить отчет о клинике. Встреча этого чиновника с Мастерсом оказалась короткой.

– Есть условие получения гранта: вам придется передать нам все ваши записи, – объяснил чиновник.

– Я от души благодарю вас, но наш разговор на этом закончен, – ответил Мастерс с ледяной категоричностью.

Из соображений конфиденциальности пациентов и в целях подготовки персонала бо̀льшая часть записей терапевтических сеансов хранилась на бобинах с магнитофонной пленкой, а не в виде бумажной документации. Мастерс не собирался позволить какому-то бюрократу прослушивать эти записи, рискуя раскрыть тайны личности своих пациентов.

В начале 1960-х годов Пол Гебхард из Института Кинси помог Мастерсу, тогда еще постоянному сотруднику Вашингтонского университета, подать заявку на федеральный грант. Федералы послали в клинику комиссию рецензентов, чтобы те изучили предприятие Мастерса и Джонсон и определили, насколько это подходящее применение для денег американского народа. На обратном пути седовласые врачи из этой комиссии заехали в Институт Кинси в Индиане и переговорили с Гебхардом.

– Доктор Гебхард, слышали ли вы о некоем Уильяме Мастерсе? – поинтересовался один из них зловещим тоном.

Гебхард осторожно ответил:

– Ну, да… я слыхал о нем.

Собеседник нахмурился и выдал мрачное предостережение: «Не имейте с ним никаких дел! Это какое-то извращение!». Нет нужды говорить, что просьба о гранте была отклонена.

Гебхард подозревал, что федеральную комиссию ужаснуло устройство для искусственного коитуса: «Можете представить себе старых бостонских врачей-интеллектуалов, которые в жизни своей не видели ничего сексуального, лицом к лицу с этой машиной?».

Чтобы добыть денег сверх щедрот Хефнера, Мастерс собирал небольшие гранты от фармацевтических компаний, заинтересованных в исследованиях контрацепции и рождаемости. За 1970-е годы они провели исследование для Encare Oval, тестируя новый спермицид.

Со временем Мастерс признал необходимость заискиваться перед немногими богатыми благодетелями, готовыми на публичное упоминание своих имен. Их самыми рьяными сторонниками были Лу Мортон Эллис и ее муж Вэн Эллис из Далласа, которые проходили в клинике лечение в 1970 году, а позже вернулись на повторную секс-терапию по собственному желанию. Лу, наследница состояния, сделанного на картофельных чипсах, жертвовала деньги многим филантропическим и религиозным организациям, включая местную баптистскую церковь Парк-Ситиз. Вэн одно время был президентом семейной снэк-фирмы «Мортон Фудс», которая стала дочерней компанией «Дженерал Миллс», собственника таких популярных семейных продуктовых брэндов, как «Уитиз» и «Бетти Крокер». Их участие в совете фонда Мастерса и Джонсон, несомненно, заставило недоуменно поднять брови кое-кого в Далласе, где их церковь была одной из самых крупных в Библейском Поясе[10]. Ничуть не напуганные этим Эллисы пытались совмещать религию и прочные семейные ценности с дискуссией о сексе. Они дали денег на пилотную программу клиники Мастерса и Джонсон, связанную с духовным и сексуальным консультированием, в качестве прелюдии к обещанному ими пятилетнему гранту на 1 миллион долларов. Однако в контракте была одна неудобная оговорка – требование Эллисов нанять на работу пастора Герберта Говарда.