Стабильность положения и свобода от начальственного волюнтаризма, радующая после эпохи, когда ничего, кроме волюнтаризма, не наблюдалось, имеет и плюсы, и минусы. Для людей увлеченных, творческих, ответственных и профессиональных это шанс создать новое и исправить недостатки старого, оставив после себя дееспособную страну. Для слабых и непрофессиональных – дожить до пенсии на нагретом месте и отползти на незаслуженный отдых, предоставив человечеству возможность расхлебывать все, чего они не сделали. Для активных, циничных и алчных (привет Борису Березовскому) – возможность подмять под себя все, до чего можно дотянуться, оставив после себя хоть потоп. Для всех прочих, попавших в обойму по протекции, по очереди или поскольку они представляли собой ни рыбу ни мясо, беспокойства начальству доставлять не должны были и старались никого и ничего не будоражить, – перспективу долго занимать хлебные места и переходить с них на места не менее хлебные. Вне зависимости от того, брали они по чину или не по чину, управление такого рода означает развал худо-бедно выстроенных в советское время систем, от энергетики до образования, при единодушном никого не интересующем вопле работающих в этих системах специалистов. Что и имеем в основном. Для страны это катастрофа, но катастрофа вялотекущая. В исторической ретроспективе всем все понятно. Все на любом уровне об этом говорят, но ничего не происходит. Законы политического выживания неумолимо требуют своего застоя. Динамичная система, в которой налажена ротация, а назначенцы попадают на посты по принципу их профессиональной пригодности и большей компетентности по сравнению с тем, кто их назначил, – это идеал. Но в реальной – и не только российской, но и западной – жизни уровень компетентности государственных кадров непрерывно идет на понижение. По сравнению с кадрами китайскими, турецкими или иранскими – это заметно невооруженным глазом. Причем вопреки обвинениям в возрождении отечественного культа личности, происходит это ровно потому, что диктатура лидера в России закончилась вместе со Сталиным. Диктатор не боится назначать более сильных или умных, чем он сам. Его достоинства в другом: он жесток, хитер, может уничтожить кого угодно по одной лишь прихоти и знает это. Да и все остальные это знают. Путин кто угодно, но не диктатор. Именно поэтому те, из кого он построил свою систему, инкорпорировав в нее представителей как команды своего предшественника, так и противостоявших ему олигархических групп, имеют степень свободы. Причем те, кто входит в его собственную команду, имеют степень свободы на порядок большую. Поскольку центром равновесия в такой конструкции всегда является сам ее организатор и лидер, он с закономерной неизбежностью становится ее заложником. Раб на галерах – честная самооценка, хотя и несколько утрированная. Стругацкие, напомним, называли это «раб своих рабов».

Заметки на полях

Что стояло за распадом, а точнее, добровольным роспуском Советского Союза? И можно ли, как многие пытаются, найти ответ на этот вопрос «в национальном контексте», рассматривая его как освобождение одних и трагедию других? На самом деле никакого ответа в «национальном контексте» не существует. Да и освобождение было только от ответственности перед вышестоящим начальством, как и распад любой империи, в том числе СССР, причем только для лидеров вновь образованных государств. У всех остальных, вне зависимости от национальности и от того, что они по этому поводу говорили и говорят, страна, в которой они жили, ушла из-под ног. Совершенно неважно, что говорят по этому поводу политики. Их действия по определению не имеют никакого отношения к национальным, групповым, классовым, народным и прочим интересам, но всегда являются следствием личных отношений, личного персонального видения и личных желаний. Говорим ли мы о политике Наполеона или Цезаря, Петра Первого или Бориса Николаевича Ельцина, исключений здесь не бывает. Политика может быть частью той или иной национальной идеи, но для этого надо, чтобы эта национальная идея была и составляла его, политика, суть. У Давида Бен-Гуриона такого рода национальная идея была, но ее не он придумал, и это исключительный случай. А в большинстве случаев политика стоит на том, что вам нужна власть, а под эту власть, если вы на верхней ее ступени, нужно государство, уж какое вы себе «откусите». И в этом плане Беловежская пуща была следствием реализации естественного желания руководства партийно-государственного аппарата – людей, которые входили в Политбюро, получить каждому по стране, где бы они были президентами. В этих собственных странах они бы не зависели от других членов Политбюро, им бы не приходилось ничего ни у кого спрашивать, не нужно было ничего ни с кем согласовать и они сами себе были бы хозяевами. И это желание было абсолютно у всех, от российского до туркменского республиканского руководства. Туркменбаши был самым осторожным. Лишь когда он увидел, что все вокруг развалилось, он сказал: если уж все так, ну ладно, тогда я тоже буду президентом. А впоследствии оказался самым жестоким диктатором на постсоветских просторах.

Забавно, когда левая оппозиция говорит, вспоминая о распаде СССР, о пережитках национального и недостатке классового сознания у принимавших соответствующие решения. Очень смешно, когда мы говорим о классовом самосознании применительно к партийным руководителям каких бы то ни было республик. Классовое самосознание – удачная провокация конца ХIХ – начала ХХ века, которое необходимо было исключительно для того, чтобы мобилизовать на этой идее общественные массы, скинуть элиту и самим сесть на ее место. При том, что теоретически советская власть была властью рабочих и крестьян, по факту это был чистой воды феодализм. Какие тут «классовые самосознания»? Тем более что использовали эту терминологию в основном представители бывшей элиты – Маркс и Энгельс вышли отнюдь не из рабочих и крестьян. Как, впрочем, Ленин, Дзержинский и все остальные борцы за светлую идею. Да и плодами ее воплощения воспользовался в основном криминал. Иосиф Виссарионович Джугашвили, к примеру, ничего, кроме уголовника, собой не представлял, хотя и любил в окружении своем держать бывших «графьев» вроде Алексея Толстого или недорезанных в революцию интеллектуалов типа Вавилова (одного Вавилова в лагерях сгноил, второго «на академию» посадил). Был у него определенный вкус к тому, чтобы у него эти «фарфоровые статуэтки старых времен» на комоде стояли. Но при этом любил и продвигал он на серьезные государственные посты исключительно социально близких. Это называется отрицательная эволюция, в результате которой поднимаются люмпены, а все, у кого в голове застряли традиции и национальные идеи, задвигаются на тот свет или в лучшем случае в эмиграцию, как Керенский.

Соответственно, Беловежская пуща была результатом того, что многократно происходило в истории. С другой стороны, нет никакого особого отличия в распадах империй. Отличие нашего прецедента от развала Римской империи, Британской или Французской колониальных империй состоит только в том, что мы умудрились разойтись более или менее спокойно, без большой крови, не вырезав друг друга. В том числе потому, что расходились люди, которые много лет вместе, сидя на соседних стульях, решали общие проблемы. Что называется, развод был по-семейному, хотя и с определенными проблемами, потому что хоть вы сто лет в одной коммуналке живете, но бывает, что соседка вам толченого стекла в суп насыплет, а вы ей дверной звонок клейстером…