Затем пришла очередь женских и мужских обителей. В Англии в ту пору существовало около 140 женских монастырей, в которых жило порядка 1600 монахинь, большая часть из которых принадлежала к ордену бенедиктинцев. Монахине, в отличие от монаха, было гораздо сложнее устроить свою жизнь в светском мире; она не могла найти достойного труда, чтобы зарабатывать на жизнь, а ее положение незамужней женщины причиняло еще больше неудобств в обществе, считавшем брак единственным уделом особы женского пола. Как бы то ни было, монахи и монахини по-прежнему оставались связанными обетом целомудрия.

Монахини Ленгли, по свидетельствам членов королевской комиссии, «все до единой желали сохранить свой отшельнический образ жизни». Настоятельница обители «стара и немощна», а «другая инокиня, считай, юродивая». Однако и их не пощадили. Упразднение женских обителей принесло жителям близлежащих окрестностей неподдельное огорчение. Зачастую они играли роль гостиных домов для более влиятельных джентри. Леди Одли, к примеру, раньше посещала церковь в женском монастыре Ленгли вместе со своими двенадцатью собаками.

Обители служили центрами элементарного образования для благородных девиц, обучая их врачеванию, рукоделию, кулинарии, письму и рисованию. Великая эпоха женской духовности, воплощенная в таких исторических личностях, как Юлиана Нориджская[25], подошла к концу.

Осенью 1538 года мужские монастыри были ликвидированы. Все они располагались в пределах городов или их окрестностей, а сами монахи занимались активной миссионерской деятельностью, проповедуя среди народа. Всего насчитывалось 200 обителей, служивших домом для примерно 1800 послушников. Они не владели сколь-либо значительным состоянием или ценностями, однако власти сочли нужным, чтобы они тоже признали верховенство короля. Во многих случаях их покорность выражалась в признании себя виновными в неназванных «преступлениях и грехах». Иногда против них выдвигались более конкретные обвинения. Их уличали в занятиях черной магией. Общество монахов-августинцев в Лондоне сравнивали со стадом диких зверей в Шервудском лесу и утверждали, что они якобы сидят в пивной с шести утра до десяти вечера, «словно хмельные фламандцы»[26]. На самом деле главным их преступлением было сопротивление реформе. Среди монахов-францисканцев, в частности, звучали особо громкие голоса в поддержку Екатерины Арагонской. Некоторые монахи сменили рясы на светские облачения священника, другие вернулись в мирскую жизнь. Впрочем, Томас Кромвель повстречался с одним монахом, по-прежнему носившим старые одеяния. «Если до часу мне доложат, что ты так и не сменил эти одежды, — предупредил он его, — тебя тотчас же вздернут на виселице в назидание другим».

Роспуск монастырей повлек за собой уничтожение хранившихся в них святынь и реликвий. «Милосердное распятие» из аббатства Боксли в графстве Кент являлось одним из таких предметов религиозного почитания. Поборникам новой веры оно было известно как Дагон из Ашдода или Вавилонский Бэл. Реликвия представляла собой деревянное распятие с фигурой Иисуса Христа, голова и глаза которого могли двигаться; в некоторых случаях все тело на кресте начинало дрожать, демонстрируя, что молитвы верующих услышаны. К этому чудотворному изваянию стекалось множество паломников с подношениями. Человек по имени Партридж заподозрил обман и, обследовав распятие, продемонстрировал всем внутренние пружины, приводившие в движение фигуру Христа. Крест привезли в Лондон, разломали на мелкие части и бросили их толпе возле собора Святого Павла.

Летом 1537 года с широко почитаемой статуи Богоматери Вустерской сорвали все одежды и драгоценности и обнаружили под ними истукан раннесредневекового епископа. Изображения Девы Марии снимали со святынь в Ипсвиче, Уолсингеме и Кавершеме; на телегах их свозили в Смитфилд и сжигали. Святая кровь аббатства Хэйлз, которую в народе считали кровью самого Христа, оказалась смесью меда и шафрана. Епископ Солсбери Николас Шэкстон призывал к уничтожению всех «смердящих башмаков, замызганных расчесок, обносившихся стихарей [церковных одеяний], трухлявых поясов, истерханных [ветхих] кошелей, бычьих рогов, локонов волос, грязного шмотья и деревянных чурбанов под видом обломков креста Господня…». Некоторое время спустя вышел указ, запрещавший «целовать и облизывать» мнимые священные изваяния.

Это была всего лишь прелюдия к величайшему акту уничтожения или осквернения в истории Англии. Гробница святого Томаса Бекета[27], пожалуй, превосходила все другие подобные святыни в мире по своему богатству. Чистейшее золото было наименее дорогим из ее материалов, а Эразм Роттердамский писал, что «вся она сияла, сверкала, искрилась редкими и невероятно крупными драгоценными камнями, размером порой превышавшими гусиное яйцо». Она представляла собой сокровищницу религиозного поклонения, чудодейственную и магическую святыню. Теперь ее разобрали на части, а драгоценностями и золотом нагрузили деревянные сундуки и отправили в Лондон на двадцати шести повозках, запряженных волами. Из одного массивного рубина, подаренного святому французским королем Людовиком VII, ювелиры сделали кольцо, которое Генрих впоследствии носил на большом пальце руки.

Самого святого понизили в статусе — отныне истории он был известен как епископ Бекет; все его изображения убрали из церквей, а из церковного календаря вычеркнули день его памяти. Устроили заочный судебный процесс и обвинили в государственной измене. Бекет не был святым мучеником, но лишь предателем своего господина. В силах короля, таким образом, было канонизировать и деканонизировать святых. Останки Бекета эксгумировали и сожгли на костре посреди города; его пепел затем развеяли по ветру, выпалив им из пушки. Именно тогда папа римский Павел III принял решение обнародовать свой Билль о низложении английского короля, объявляя его отлученным от церкви и освобождая народ от обязанности ему подчиняться. Никаких практических последствий этот указ не имел.